Когда все заканчивалось, полуодетые взрослые возвращались к столу. Снова пили и ссорились, кому бежать за добавкой в магазин «Низкое крылечко». Иногда девочке перепадали объедки: селедочный хвост, горбушка с жареным яйцом, квашеный огурец. Она ела, сидя на стареньком пальто. Продолжала учить таблицу умножения и рисовать осенний лес. Слагать и вычитать отрезки. Читать басню «Лев и мышь». Терпеливо ждать, когда мама освободится, чтобы отвести ее домой.

Так и жили. Дед злился, ссорился с Галей и даже поднимал на нее руку. Бабушка встревала, взывая к здравому смыслу. Ирка не сдавалась и по-своему пыталась маму спасти. Предлагала сходить в кукольный театр или в цирк. Делала для нее различные безделушки: бусы из макарон и браслет из «пуговиц счастья». Радовалась, когда у мамы получалось продержаться три дня без спиртного. Тогда в доме наводился идеальный порядок и не приходилось есть толстые, словно колпачки фломастеров, жареные макароны.

В дни затишья Галя готовила вкуснейшую картошку, нарезая ее всегда одинаковыми ломтиками, отмывала от копоти плиту, окна, стирала занавески. Пекла корзинки, хрустики, печенье-монетки. Потом опять срывалась, и ад повторялся. Женщина продолжала хозяйничать, но у нее все валилось из рук. Могла сварить суп вместе с грязными дедовыми носками и сделать дикую генеральную уборку, засунув книги в холодильник, а скудные продукты в виде супового набора и палки ливерной колбасы – под батарею. Распихать по карманам пальто выметенный мусор или оставить его посреди кухни аккуратной горкой. Бывало, обвязывала голову полотенцем, раздевалась до белья, хватала швабру и начинала собирать по карнизам пыль. Мыла на балконе окна, талантливо растягивая грязь. Ирка держала ее ноги и умоляла спуститься. Как-никак пятый этаж. Та смеялась: «Не боись, рыжик, у тебя мамка еще та гимнастка».

Незаметно закончился учебный год. Ирка ликовала и с гордостью демонстрировала табель хорошистки. Радовалась трехмесячной передышке от обидных прозвищ. Дети безжалостно насмехались над ее скромной одеждой, рыжими волосами и мамкой-пьянчужкой. Потешались, что ко Дню именинника она приносит магазинную выпечку, а не домашнюю. Одноклассницы наперебой хвастались орешками со сгущенкой, безе, слоеными трубочками, а она стеснительно ставила на стол тарелку с копеечными магазинными коржиками. К ним никто не притрагивался. Все с жадностью набрасывались на эклеры, и только Ирка обреченно хрустела своими «галетами» и старательно делала вид, что ей все нипочем. Лишь брови, сведенные на переносице, выдавали сильнейшее напряжение и досаду.

Лето явилось без солнца. Прохладное, дождливое, зеленое. В садах ничего не спело: ни вишни, ни абрикосы, ни яблоки. Неделями не просыхали лужи, и долго сушилось белье, приобретая запах плесени. Небо нависало тяжелое, громоздкое, полное чернильных туч. Дед еще с весны маялся желудком, сильно похудел, но предвкушая начало грибного сезона, хорохорился. Сплел две глухие корзины и смастерил сачок для ловли бабочек. Съездил к сыну и остеклил тому балкон. Поставил памятник на могиле Леночки вместо деревянного креста. Бесполезный теперь крест собственноручно сжег в ближайшем овраге. Поменялся в лице, и оно стало каким-то неестественно симметричным.

Бабушка вышла на пенсию и хворала днями напролет. Жаловалась на сердце и ноги. Уверовала, что на них проклятие, и девочка пыталась его снять, рисуя магические соляные круги, зажигая свечи, читая молитвы. Баба Шура в такие минуты доставала семейную фотографию, на которой все еще были живы и здоровы, и подолгу с грустью ее рассматривала, подперев щеку.