Выражение «использование информации» было выбрано мной не случайно: как мы увидим, экономический рост в значительной степени основывается на применении уже имеющейся информации, а не на приобретении совершенно новых знаний (Rosenberg, 1982, p. 143). После того как уже все сказано и сделано, с точки зрения экономического роста фактически неважно, возрастает ли доход благодаря тому, что в производственном процессе используется совершенно новая информация – даже если мы сумеем сойтись во мнениях относительно того, что именно понимается под словом «новая», – или благодаря тому, что существующая информация оказалась в распоряжении новых пользователей.

Распределение технических изменений по историческим эпохам носит неравномерный и даже судорожный характер. Некоторые недолгие промежутки в истории отдельных наций – таких как Великобритания в 1760–1800 гг. или США после 1945 г. – исключительно обильны техническими изменениями. Но за такими всплесками нередко следуют периоды, во время которых технический прогресс выдыхается. Почему так происходит? Несмотря на то что этот вопрос широко освещался экономистами, социологами и историками, они так и не смогли прийти к однозначному объяснению. Как выразился один историк экономики (Thomson, 1984, p. 243), «технические изменения похожи на Бога. О них много говорят, им поклоняются, их отрицают, но никто не понимает, что это такое». И подобное непонимание небеспричинно. История техники настолько многогранна, что почти каждому взятому из нее примеру можно противопоставить контрпример. Поиск эмпирических закономерностей в этой колоссальной груде информации – не поддающейся количественным оценкам и нередко недостоверной и неполной – дело неблагодарное. Однако без такого поиска кропотливая работа историков техники будет выглядеть бессмысленной, а роль техники в истории нашей экономики останется невыясненной.

В тех случаях, когда расширяется ресурсная основа экономики, перед обществом открываются две возможности: либо повышать уровень жизни, либо, по знаменитому выражению Г. Уэллса, «растратить дары природы на бессмысленное преумножение заурядного бытия». В современную эпоху экономический рост происходил вопреки росту численности населения. До этого, как неустанно указывали Мальтус и классики политэкономии, рост численности населения неумолимо поглощал плоды роста производительности, и в долгосрочном плане уровень жизни, насколько он поддается вычислению, изменялся очень слабо. Поэтому в отдельных случаях было бы разумно определять экономический рост как повышение совокупного дохода, а не дохода на душу населения. Этот подход предложен в работе Джонса (Jones 1988).

Современными экономистами создана обширная литература по техническим изменениям[3]. Во всех трудах, посвященных экономическому росту, признается существование «остатка» – той части экономического роста, которая не может быть объяснена приращением капитала или труда и потому должна в известном смысле рассматриваться как бесплатный завтрак. Технические изменения представляются естественной кандидатурой для объяснения этого остатка и порой даже просто уравниваются с ним. Такая литература, впрочем, не достигла особых успехов при объяснении того, почему одни общества технологически более креативны, чем другие. Обычно она не опирается ни на историю экономики, рассматривая главным образом период после 1945 г., ни на историю техники. Такого историка техники, как Эбботт П. Ашер, чаще цитируют в связи с его интересным, но спекулятивным применением гештальт-психологии к изобретательству, нежели с его колоссальными знаниями о том, как развивалась техника с течением времени (см., например: Thirtle and Ruttan, 1987, p. 2–5). Как правило, подход экономистов к объяснению технических изменений основывается на рассмотрении отношений между показателями спроса и предложения, научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами, а также ростом производительности. При этом технология неявно понимается как фактор производства – правда, обладающий весьма своеобразными чертами – который производится и продается на рынке научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. Анализ такого рынка иногда может быть полезен при описании периода после 1945 г. (Jewkes, Sawers, and Stillerman, 1969; Langrish et al., 1972). Впрочем, очевидно, что такие рамки совершенно не годятся при попытках объяснить распространение ветряных мельниц в средневековой Европе, изобретение чугунного литья в Китае времен династии Хань или переход к интенсивному сельскому хозяйству в Великобритании XVII в. Развитие техники, происходившее на протяжении большинства исторических эпох, едва ли можно рассматривать как следствие упорядоченного научно-исследовательского и опытно-конструкторского процесса. Оно лишь в самой минимальной степени сопровождалось планированием и точным вычислением выгод и издержек. Как же в таком случае его объяснить?