– Ну, правильно, – подумал он, – чем ближе к Факелу, тем тяжелее.

Распахнувшиеся ворота тут же заполнили несколько неизвестных Анри мужчин, скорее всего, представлявших собой главу охраны, дворецкого и кого-то из коньячного дома.

– Добрый день, месье Леро, – почтительно протянул седой мужчина, на вид около шестидесяти лет. – Разрешите представиться, меня зовут Франсуа де Галлон, я дворецкий этого дома в течение последних пятнадцати лет, а это Жан-Ив Парли – глава охраны, – Жан-Ив почтительно кивнул. – И наш добрый друг Жак Гийом – действующий мастер погреба Коньячного дома Леро.

– Рад знакомству с вами, джентльмены, – пожав собравшимся руки, Анри одарил собеседников лучшей из своих улыбок и даже прибавил к этому приблизительно три процента своего обаяния в знак особой признательности. В этой беседе с людьми, на плечах которых держался этот огромный дом все последние годы, он чувствовал себя блудным сыном.

– Большая честь наконец-то с вами познакомиться, месье Леро. Мы так много о вас слышали от вашего брата, – улыбаясь, добавил Жак.

– Просто Анри, – улыбнулся он в ответ и, извинившись за внезапность своего появления, медленно побрёл к дому, не желая отвлекать собравшихся от их дел.

Пройдя примерно сто метров через небольшую аллею, Анри наконец вплотную подошел к дому. Всё тот же белый кирпич, но козырёк крыши сейчас был старательно выкрашен в синий, скрывая любое упоминание о том, что исторически он имел ярко-красный оттенок. Старый металлический флюгер с петушком все так же украшал крышу, ничуть не изменившись с течением всех этих лет. В целом здание выглядело очень даже сносно, если бы не сильно поржавевший карниз, будоражащий в памяти то самое ощущение красноты, которое нельзя было вытравить из воспоминаний.

Распахнув главную дверь, Анри прошёл в просторную гостиную, залитую ярким обеденным светом. С портрета на противоположной стене на него смотрели улыбающиеся члены семьи Леро ещё в полном составе.

В центре картины возвышался величавый отец семейства в строгом тёмно-красном костюме-тройке, дополненном классической черной бабочкой. Он держал за плечи своих старших наследников: восьмилетнего Томаса, наряженного в тёмно-синий атласный костюм и элегантную чёрную рубашку со стального цвета галстуком, и двенадцатилетнего Анри с аккуратно уложенной, чуть длинноватой копной тёмных волос. На нем был тёмно-зелёный костюм-тройка в чёрную полоску, такая же чёрная рубашка, как и на Томасе, и витиеватый тёмно-зелёный галстук. Справа от отца стоял их дядя Жак в тёмно-вишнёвом костюме с жилетом. В центре картины сидела прекрасная белокурая мама мальчиков – мадам Мария Леро в небесно-голубом платье и бордовых туфлях-лодочках. На руках она бережно держала светловолосого малыша Жюля, одетого в тёмно-коричневый костюм и крепко сжимающего в руках фигурку шахматного слона.

– Тик… Тик… – Анри с грустью оторвал взгляд от картины и посмотрел на часы. Без пяти минут три. Он перевёл взгляд на лестницу, туда, где, по словам Жюля, его всё еще ждёт его детская комната.

С лёгкостью преодолев два этажа, Анри привычно поплёлся в конец коридора, как будто и не было этих девятнадцати лет.

Память тела – великая вещь. Анри часто сожалел, что данное явление не распространяется на прочие сферы. За долгие годы жизни у тёти Селены в Гонконге, а потом и после переезда несколько лет назад в Гуанчжоу он так и не смог выучить мандарин. Не то чтобы это было первое, что Анри не мог зачислить в число своих побед, но на должном уровне он говорил и на латыни, и немного понимал японский с корейским, но вот китайский… Анри поморщился. Обучение китайскому во многом напоминало ему прыжок веры: ты несколько лет усердно молишься, молишься и ждёшь чуда, которое, как говорили его друзья-переводчики, приходит не ко всем и только через два-три года обучения. То ли молился он плоховато, то ли веры в нем было недостаточно, то ли камнем преткновения стал основной корень зла – знание английского языка.