– Что ты решил?

– Не обращай внимания. Я. приветствую широкие массы, пришедшие проводить меня из большого спорта… Видишь эти, в шляпах? Начальство! Мы парились вместе.

– Я спросила, что ты решил?

– Подожди, сейчас пройдет оркестр, и мы поговорим, я ничего не слышу…

Трубач старается, дует в трубу, что есть мочи. Он – не совсем нормальный. У него пластинка в голове. После травмы. Ему в драке пробили голову, и врачи поставили пластинку. Из кости, как заплатка. В голове… Странно.

Все ушли, цветы валяются на земле. Растоптанные, как после похорон.

– Так, что ты решил?

Что? Я решил изменить тональность. Взять на тон выше.

До мажор…

Я уже говорил, что все началось с того, что ко мне зачастил Генка. Мы не виделись с ним лет пять. Генка, как всегда, был веселый и заджинсованный. Все это время, пока я своим носом пахал борцовские ковры в разных городах страны, он играл в группе. Гешка совращал меня, как библейский Змий первую женщину Земли. Зацепившись хвостом за ветку, он спустился ко мне, обвив ствол. Расхваливал очередное райское яблочко.

– Не будь фраером! Ты должен петь и лабать, а не мучить себя и пацанов. И ходить ты должен не по тому ковру.

На меня вдруг дохнул ветер из нашего цветущего двора – райского сада детства. Я почувствовал острый запах лака, которым я покрывал свою первую пенопластовую гитару. Рядом разрушили барак, чтобы на его месте построить двенадцатиэтажный дом. Среди битых камней валялась выполненная фотоспособом базарная икона. «Искушение Адама и Евы». Ядовитые зеленая и фиолетовая краски преобладали на этой кичевой иконе. Такие же ядовитые, как лак.

Эх, яблочко, куда ты котишься, мне в рот попадешь, не воротишься!

Гешка продолжал.

– Ты вспомни институт! А?! До мажор. У нас в гитарах динамит! – пропел он, -Да с твоим битловским тембром нас будут на руках носить! Ну, окажи, что ты теряешь в этом зале, кроме собственного веса и пары чучел из ваты? А эстрада – это живые люди!

Яблоко было красивым, сочным. Так и хотелось захрустеть им в душном борцовском зале.

Полгода Генка приходил ко мне на тренировки, и мы брели о ним по пустому городу к магазину «Соки-воды», оттуда – к остановке моего троллейбуса и все время он не давал мне рта открыть.

– Гастроли! По городам и селам с песней веселой! Поклонницы, не то, что твои чучела! И вообще, слава, успех. Ну, кто тебя в эпоху электромагнитных волн и записей знает, как борца? Пусть даже «классического» стиля?! Кто? Тетя Паша, потому что греет воду в вашей душевой. Сейчас время модерна, рока, а не классики!

– Но мне только двадцать четыре, ладно, почти двадцать пять. Тренер говорит, что это только начало. Ради чего я должен все это бросить?

– Ради чего?!

И Генка рассказывал мне об американских гастролях Битлов, ловко вписывая меня и моих будущих коллег в декорированную усилительными колонками сцену, установленную на стадионе «Шей». Отбивал ритм большой барабан, выла соло – гитара, ревели поклонники, и полицейские выносили доведенных до обморока поклонниц к палатке, где был развернут передвижной госпиталь.

– Стать плохим врачом или тренером в спортивной школе ты всегда успеешь, – подводил черту Генка. – Ну что?

И я решился. Не знаю почему. Но я пригласил оркестр.

Буб, буб – бил барабан, и – ц-па, цааа… – шипели тарелки, – ц-ц-цааа. Звенели… Как на выпускном вечере.

Почему? Я часто задаю себе этот вопрос в последнее время, Почему я это сделал? Захотелось вернуться назад, в прошлое? Стать школьником? Вырезать гитару из пенопласта, покрыть черным вонючим лаком…

Мы ехали в такси куда-то на окраину. Кривые улочки, мощеные булыжником. Генка сидел впереди и, перевалившись через спинку, рисовал картины будущего. Краски выбирал розовые и голубые. Получалось похоже на цветные открытки, которые продавал инвалид в трехколесной коляске, у входа в Центральный рынок. Розовая, райская жизнь. Он и она, глядящие друг на друга из углов по диагонали, голубки… Целуются среди тропической растительности. Я почти не слушал. Уговаривать меня больше не требовалось, я принял решение.