Петька храбро протопал к сцене и протянул грустной тётеньке трансформера. Она сразу повеселела. Петька увидел, что у неё много морщин, просто их не видно под кремом.

И все артисты расступились и с радостным удивлением хлопали этой женщине. А тот, у кого было пять букетов, – два отдал ей. Нагнулся, подхватил Петьку под мышки и поставил рядом.

На сцене ещё больше пахло пылью, так что он чихал как заведённый. Зрители смеялись, вытягивали шеи и ещё очень долго хлопали.

– Теперь она твою игрушку повесит на зеркале в гримёрной, – сказала тётя Юля. – И будет всем рассказывать, что это талисман, который ей подарил маленький мальчик из провинции.

Билетёрша их ждала между рядов и провожала до выхода. Она всё взволнованно тискала руки перед грудью и повторяла: «Вам очень повезло, что были свободные места. А так у нас всегда аншлаг. Стулья в проходе ставим».

– Блин, достала, коза. Караулит, что ли? – сказала тётя Юля. – Прямо Червяков из Чехова.

– Просто она настоящая служительница Муз. Театр для неё – всё, – мечтательно сказала мама. – Может, ей уже девяносто лет. Наверно, она даже в войну здесь работала. Под бомбами.

– Не свисти. В войну все театры эвакуировались, – и они с мамой всю дорогу шли и препирались на скучную тему: «Уехал театр – не уехал театр».

На третий день они катались на трамвайчике по Москве-реке. В зоопарке кормили уток в грязном пруду. Им махал лапой белый мишка и жираф показывал голубой язык.

– Фу, какая мерзость. Похоже на… – и тётя Юля шепнула что-то маме на ухо

– Кто о чём, а вшивый о бане, – сказала мама.

Петька и сам знал, чего шептаться: на язык зомби похоже, он по телевизору видел.

В дельфинарии мама с тётей Юлей сфотографировались с белухой. Она вылетела из воды и клюнула маму в щёку мокрой резиновой мордой. Одна фотка стоила столько, что тётя Юля сказала: «Однако!»

А Петька не стал фотографироваться и очень за них боялся. Из «Зоологии в картинках» он знал, что косатки – это жестокие киты-убийцы и запросто могут утащить человека под воду.

А в мавзолей они не попали. Там был то ли санитарный день, то ли переучёт, то ли ремонт. Смешно: как в магазине или ЖЭКе.

Мама вспоминала, как бабушка и дедушка, совсем молодые, видели в мавзолее Ленина и Сталина, тогда они ещё лежали рядышком. Ленин был маленький, жёлтенький и ссохшийся. А Сталин – большой, полный и румяный, как живой.

– Куда б ни шёл, ни ехал ты —

Но здесь остановись.

Могиле этой дорогой

Всем сердцем поклонись, – торжественно продекламировала тётя Юля. Они глядели издали на низенький тёмно-красный Мавзолей, похожий на не оштукатуренную печку в деревне у бабушки. И сказала, что они этот стих учили в школе, и он посвящён Ленину.

А мама сказала, что вовсе не Ленину, а неизвестному солдату. И снова они всю дорогу спорили. А ещё ругают Петьку, что он упрямый.

Вечером у тёти Оли все полезли в Интернет. Оказалось, мама была права! Тётя Юля ужасно покраснела, расстроилась, заругалась и пошла курить.

***

Потом мама и тёти помирились. Снова долго сидели на кухне, пели военные песни и громко спорили: уезжал театр в войну или нет.

Утром тётя Оля на перроне плакала и тормошила Петьку. И предсказуемо приговаривала: «Ах, жених! Ну и жених!».

В вагоне тётя Юля сразу полезла на верхнюю полку, сказав, что с неё хватит, и она устала как собака.

– Как спящая собака? – вспомнил Петька.

– Спящая, спящая, – подтвердила она. – Разбудите – загрызу.

Повернулась попой и громко засопела.

А маме было не до сна. В купе ехал дядька и клеился к ней. Они смотрели в окно и пили пахучую газировку прямо из чёрных бутылок. Петька тоже хотел газировку, но его щёлкнули по носу и сказали, что она горькая.