С каждым днем Икенна все больше отдалялся от нас: я почти не видел его тогда. Я узнавал о его существовании по каким-то косвенным признакам: где-то раздавался его преувеличенно громкий кашель или он, слушая транзисторный приемник, выкручивал ручку звука до упора, так что мать, если ей случалось быть дома, просила убавить громкость. Иногда я замечал его спину – когда он в спешке убегал из дому.

На той неделе я увидел Икенну, лишь когда он вышел из своей комнаты посмотреть футбольный матч по телевизору. Накануне вечером Дэвид заболел, и его рвало, поэтому мать не пошла в свою лавку на городском базаре – осталась нянчиться с нашим братишкой. И вот, пока она сидела у себя, мы с братьями после уроков устроились перед теликом. Икенна не устоял перед искушением и вышел посмотреть матч. Нас он прогнать из гостиной не мог – мать же была дома – и потому тихий, как олень, уселся за обеденный стол.

Близился конец первого тайма, когда в гостиную, сжимая в руке десятинайровую купюру, вышла мать.

– Вы, двое, сходите и купите лекарство для Дэвида.

Хотя она не назвала имен, но обращалась явно к Икенне и Бодже, потому что по поручениям мотались они, старшие. Однако шли секунды, а никто из них даже не шевельнулся. Мать потрясенно воззрилась на них.

– Мама, я что, у тебя единственный? – спросил Икенна, потирая подбородок в том месте, где, по словам Обембе, у него уже начала расти щетина. И хотя я своими глазами бороду не видел, спорить с Обембе не стал: Икенне сравнялось пятнадцать, и для меня он был уже полноценным взрослым, значит, и борода у него могла расти. Вместе с этой мыслью меня посетил сильный страх: выросший Икенна окончательно перестанет общаться с нами, уедет в колледж или просто покинет дом. Правда, эта мысль оформилась у меня в голове не полностью – висела где-то в уме, точно акробат из телепрограммы, который, выполнив головокружительный трюк, застывал в воздухе – только нажми кнопку паузы, – не в силах приземлиться.

– Что? – переспросила мать.

– Может, кого другого пошлешь? Почему всегда я? Я устал и не хочу никуда идти.

– Хочешь, не хочешь, а вы с Боджей пойдете и купите лекарство. Inugo – слышал?

Икенна пришел в ярость; опустил взгляд и, подумав, покачал головой:

– Ладно, я так я, но пойду один.

Он встал и подошел к матери, готовый забрать у нее деньги, но мать сжала купюру в кулаке. Потрясенный, Икенна попятился.

– Ты что, не дашь денег, чтобы я уже пошел? – спросил он.

– Погоди. Сначала ответь на вопрос: что тебе сделал брат? Мне правда нужно знать. Очень.

– Ничего! – вскричал Икенна. – Ничего, мама, со мной все хорошо. Просто дай деньги, и я пойду.

– Я не о тебе спрашиваю, а о том, как ты с братом обращаешься. Взгляни, что у Боджи с губой. – Она указала на лицо Боджи, хотя губа у него почти зажила. – Посмотри, что ты с ним сделал. Разве можно так с родным братом?!

– Давай уже деньги, и я пойду! – взревел Икенна, выпрастывая руку.

Однако мать невозмутимо заговорила одновременно с ним, словно соревнуясь. Два потока слов смешались, переплелись:

– Nwanne gi ye mu n hulu ego nwa anra ih nhulu ka mu ga ba – родным братом – дай сюда – который сосал – деньги – ту же грудь – и я уже – что и ты – пойду!

– Давай сюда, и я пойду! – кричал, еще сильнее повышая голос, Икенна. Реплики матери, которые, казалось, цеплялись за его слова, приводили его во все большее бешенство. Мать же отвечала, тихо поцыкивая и размеренно качая головой.

– Просто дай деньги, я хочу пойти один, – немного спокойнее произнес Икенна. – Прошу тебя, пожалуйста, просто дай мне деньги.

– Да поразит твои уста гром, Икенна! Chinekem eh! Боже мой! С каких пор ты мне перечишь, а, Икенна?