Шарп расположил стрелков на дороге:

– Целься!

Впереди французов скакал егерь в красной накидке и черной меховой шапке. Рядом с ним был высокий человек в черной бурке и белых сапогах.

– Огонь! – закричал Шарп.

Грянул залп дюжины ружей. Пули с воем отскакивали от камней, несколько кавалеристов полетели на землю. Всадник в красном и всадник в черном не пострадали. Шарпу показалось, что они смотрят на него. Раздавшийся с вершины горы залп заставил их повернуть коней в укрытие. Стрелки разразились презрительными возгласами, но Шарп резко их оборвал:

– Перезаряжай!

Французы ускакали. Со свисающих с камней сосулек капала вода. Стонала раненая лошадь. В ущелье висел удушливый пороховой дым. Одного из стрелков вырвало кровью; откашлявшись, он тяжело вздохнул. Кто-то плакал. Раненую лошадь прикончили выстрелом, грохот которого далеко разнесло горное эхо.

За спиной Шарпа раздались шаги. Блас Вивар, минуя Шарпа, минуя стрелков, опустился на колени перед мулом и осторожно перерезал упряжь, которой был привязан к мертвому животному сундук. Выпрямившись, он посмотрел на Харпера и сказал:

– Ты спас его, мой друг.

– Спас что?

Было ясно, что ирландец понятия не имеет, как дорожил сундуком майор Вивар.

Испанец подошел к великану и поцеловал его в обе щеки. Кто-то из стрелков хмыкнул, но осекся, почувствовав торжественность момента.

– Ты спас его, – повторил Вивар со слезами на глазах. Затем он поднял сундук и пошел к своим солдатам.

Шарп побрел следом. Продрогшие и молчаливые стрелки собирались у дороги. Радость победы не чувствовалась. Далеко внизу за завалом, которым французы перегородили ущелье, поднимался в небо столб серого дыма. В том месте была деревушка, и в сером, как тряпье нищего, дыме сквозило зловоние насилия и смерти.

На окровавленную землю черным снегом опускался пепел.

Жители деревни не смогли предупредить Вивара потому, что больше не было ни деревни, ни жителей. Очевидно, селение подожгли одновременно с началом боя в ущелье. Дома пылали вовсю. Зато трупы основательно промерзли.

Деревенька была маленькой и бедной. Крестьяне разводили коз и овец, которых пасли на плоскогорье. Домики стояли в окружении карликовых дубов и каштанов. На небольших огородах выращивали картофель. Сами же домики представляли собой жалкие лачуги с неизменными кучами навоза у дверей. Люди делили жилье с животными; стрелки Шарпа привыкли к подобному в Англии, и ностальгические воспоминания омрачили день.

Если только можно было еще больше омрачить картину убитых детей и младенцев, изнасилованных женщин, распятых мужчин. Сержанта Уильямса, вложившего свою лепту в ужасы жестокого мира, стошнило. Один из касадорцев повернулся к пленному французу и, прежде чем Вивар успел вымолвить хоть слово, выпустил ему кишки. Только после этого испанец издал вопль ненависти.

Вивар проигнорировал и вопль, и убийство. Вместо этого он подошел к Шарпу и неуместным официальным тоном произнес:

– Не согласитесь ли вы… – Продолжить, однако, майор не смог. Зловоние от сгоревших трупов было невыносимым. С трудом сглотнув слюну, он закончил: – Выставите пикеты, лейтенант, хорошо?

– Да, сэр.

По крайней мере, стрелки не будут видеть тела убитых детей и обгоревшие внутренности. От всей деревни остались лишь церковные стены, сложенные из камня. Деревянная крыша церкви еще пылала, столб дыма высоко поднимался над ущельем.

Шарп разместил часовых среди деревьев.

– Зачем они это сделали, сэр? – спросил Шарпа стрелок Додд, тихий, спокойный человек.

Ответа лейтенант не знал.

Гэтейкер, мошенник и весельчак, невидящим взором уставился в пространство. Исайя Танг, загубивший хорошее образование джином, сморгнул, когда из деревни донесся леденящий душу крик. Сообразив, что кричал пленный француз, стрелок сплюнул, демонстрируя свое пренебрежение к происходящему.