– Думаю, да, учитель, – ответил Белфард. –Точной даты никто не назовет, а сам я ничего не помню.

– Разумеется, разумеется… – на лице капеллана отразилась непонятная тень. – Увы, мне посчастливилось или не посчастливилось выйти на свет Божий в те дни, когда миру казалось, что никакой агонии сегодняшнего мира никогда не случится. Интернет и телевидение пестрили грандиозными заголовками о светлом будущем – колониях на других планетах, безопасных источниках энергии, высоком уровне здравоохранения и культуры человечества. Ты, конечно же, помнишь, что такое интернет и телевидение?

«Конечно же я помню, что такое интернет и телевидение. Также как газеты, журналы, радио и кино. Чрево лжи, языки Дьявола, голоса ереси. Вы ни на минуту не давали нам забыть об этом.

– Да, – коротко ответил Белфард.

Старик внимательно всматривался своими голубыми, пронзительными глазами в лицо Белфарда. Один из них был подернут молочного цвета бельмом – последствие многолетней борьбы с еретиками и иными. И в них вечно пылало пламя Очищения. Он мог сжечь человека одним взглядом, даже не возводя на костер.

– Обман. Ложь. Развращение умов и размягчение для мозга людей, – Калавий говорил эти слова с гневом. – Вот что представляли собой эти вещи. Они не давали людям увидеть суть, добраться до истины, осознать, в какую бездну на бешеной скорости летит этот мир. Они крали у людей последние зачатки критического мышления…

«Можно подумать, вы делаете что-то отличное от этого. Бесконечная муштра и правила для непонятно каких целей. Путь! Путь! Путь! Да что это дерьмо вообще значит».

– А меж тем молодые и старые, совсем еще дети умирали в бесконечных войнах, – продолжал капеллан. – И для каждой стороны эти войны казались победоносными. Короткими и бесчеловечно смертоносными. Смертные со смертными. Бессмертные со смертными. Я был в городе, где за пятнадцать минут сгорело девять миллионов человек. Я видел пепел и боль, страх и удивление на лицах тех мумий, что раньше были детьми и матерями, женами и мужьями, друзьями и соседями, богатыми и бездомными. Что тогда было толку от вечности жизни или от ее неминуемой конечности? Все они поджарились в этот ничтожно короткий промежуток времени. Много ли это для нас – пятнадцать минут? Возлечь с женщиной? Испражниться? Позавтракать? Кто-то за это время успел срезать розы в саду, а кто-то сгореть заживо вместе со всеми, кого ты знал. Такими страшными были эти войны. Но политики твердили с экранов, что это крайняя мера, необходимость на пути осуществления мечты и желаний каждого живущего – долгого мира. Ложного пути. А мир все не наступал. Младенец при рождении первым чувствовал запах пороха и кострищ, а не вкус материнского молока.

Но ничего страшного в этом нет, ведь правда? Их одиннадцать миллиардов, не будет лишним проредить стадо и очистить место для себя. Так они думали – власть имущие. В руках единиц было богатство и власть над сотнями миллионов. Эти войны казались договорными. Мой отец был боксером, не самым лучшим, но все же он многое мне рассказывал. В том числе о договорных боях. Упасть в третьем раунде, лечь в пятом. Для них эта была забава – смерть. И деньги. Они тогда не знали, что дети перестанут рождаться. Что чрева матерей будут вынашивать мертвых детей. А те, что рождались… Иные… Они уже не были людьми. Эти твари, эти мутанты могли издавать только вой и сеять смерть. Когда они рождались, их матери практически всегда умирали. А те, что оставались в живых, сходили с ума, увидев то, что они произвели на этот свет. Потом иные стали плодиться меж собой, и вот их стада по числу уже ничем не уступали здоровым людям.