– Перун, я иду. Прими…

Мужала дружина, выпестованная варягами Свенельдом и Асмудом. Мужала, впитавшая бой викингов и тактику тюрков. Мужала, готовая к жестким рубкам. А как могло быть иначе с такими соседями? Зазеваешься – раздавят, угонят скот и тебя в рабство, затопчут пашни и память предков. Поэтому терпеливо растили дружину варяги, закаляя в мелких набегах, будто знали, что скоро грядет великое. Что скоро, совсем скоро Русь нальется соками, что бабы, отдохнув от больших войн, нарожают и вскормят горластых крепышей, и те крепыши, задорные и плечистые, захотят испытать свою удаль в дальних краях. И что скоро, совсем скоро растущей Руси станет тесно с Хазарским царством. И кому-то надо подвинуться – данники же не бесконечны. А дружину надо кормить, и жрет та дружина много.

– Ох, сынок, стал ты крепок! В плечах раздался. Но… Мне с тобой надо поговорить, – княгиня Ольга обняла Святослава.

– О чем? – Князь вгляделся в лицо матери. Приехала три года назад с Византии, крестившись в новую веру. Приехала под шепот черни на площадях – Какой оттуда княгинюшка-то приедет? Мягше от веры ромейской станет, тверже ли? Народ озабоченно качал головами и расходился. Своих богов, что ли, мало? С десяток и больше – кому хочешь, тому и молись. Непонятно – пытаясь казаться мудрыми, хмурили лоб знатнейшие из мужей. Нет, не доведет до добра Византия да вера чудная, ромейская.

– Надо, князь, веру принять Византийскую. А то мы все как язычники – в темноте идем. А место Руси рядом с великими державами в одном строю. Но… Без веры истинной, без единого Бога так и будем мы в серости, с краю мира. И кесарь, и короли германские – все давно Христа приняли. Все – кто просвещен и всесилен. Един у нас Бог, а не множество. – Твердо убеждала Ольга сына.

– Всесильны? То-то помощи у нас в войны просят. – Усмехнулся Святослав. – А что же они все грызутся меж собой, коли вера одна? И чем новая вера лучше нашей, оставленной нам предками?

– Истинная она, княже, истинная.

– Извини, матушка, меня дружина уважать перестанет. Смеяться надо мной, князем, будет. Есть уже бог у воинов, Перун. И негоже старых богов на новых менять – чай, не одежонка, что скинуть можно и другую одеть.

Как тяжело с ним спорить! И в кого он такой? Ольга внимательно пригляделась к сыну. Год назад уже сам дружину в поход водил, вятичей примучивать. Ну да хитрые вятичи не сказали ни да, ни нет, но по их взглядам из-под косматых бровей стало ясно – не верят они в мощь князя всея Руси. Так и будут платить дань Каганату, пока не заставишь их силой и кровью, разметав по полю вятских воев, признать над собой длань великого стола Рюриковичей. Ну да ладно, вятичи подождут.

– Княже, так надо. Для Руси. Чтоб равными всем им быть, – Ольга это сказала и поняла, что напрасно. Не убедить твердолобого сына, если решил – как отрезал.

– Нет, матушка, нет. Я креститься не стану, и дружину не дам. Но… Кто захочет сам, по доброй воле, в новую веру пойти – супротив не скажу ничего. Я же всегда буду чтить Перуна, как бога воинов. И новых богов не приму.

И грустно стало на сердце Ольги. Родной сын, опора ее, не слушает. А без него ни воины, ни чернь – никто не пойдет в веру Христову. Да и бояре засумневаются – погудят, погалдят, да и уйдут на капище, давать новые жертвы старым богам. Непонятно и дико все это пока для народа, старые боги привычней, роднее. Да – ломать старое тяжело. Но княгиня упорна и, покрестившись, она поняла – нет у Руси дороги иной. Ладно, вода камень точит. Стоя там, в далеком Византийском храме, где она заглянула в пронзительный лик спасителя, Ольга увидела будущее – зачахнет Русь в своем капище. Так и будут над ней смеяться, называя варварами, так и будут презрительно кривиться, услышав, что русы кровью кормят своих богов. Она задумалась – и взгляд устремился вдаль, сквозь стены и время. Что на уме у сына, который день и ночь возится со своей дружиной и грезит о новых походах?