На другом берегу, напротив монастыря, в селе Веркола жил писатель Ф. Абрамов, незадолго до нашего приезда умерший в Ленинграде, но завещавший похоронить себя рядом с домом на берегу Пинеги. Писатель пользовался любовью своих односельчан, многие из которых стали прототипами его произведений. Образы романов Абрамова оживали на моих глазах, некоторые бабушки спорили, кого именно из них Абрамов описал в своем романе «Братья и сестры» о тяжелой судьбе русских крестьян Пряслиных. В осиротевшем доме писателя, похороненного во дворе, мы встретили его вдову Людмилу Владимировну. Долго слушали ее рассказы об этом замечательном человеке, много раз стоявшем на краю смерти, служившем в контрразведке «СМЕРШ». После войны Абрамов был в числе тех, кто бросил вызов еврейскому засилью в русской литературе. Многие еврейские космополитические критики травили писателя, клеветали на него, стремились замолчать его великое творчество, не позволяли ему печататься. Еврейских критиков раздражало, что многие называли Абрамова совестью русского крестьянства.

Как давний почитатель творчества Абрамова я с горечью узнал от его вдовы, что ему не дали написать главную книгу своей жизни. Это должен был быть большой роман, события которого начинались в XIX веке. В диалогах ссыльных социалистов с крестьянами он хотел отразить тот, до сих пор неразрешенный, спор между простым русским православным народом и атеистически и прозападно настроенной интеллигенцией, которая в конце концов завела Россию в тупик.

В двух километрах от Веркольского монастыря находится село Ежемец, в котором родился святой Артемий. Там сохранилось несколько домов и разоренная комсомольцами церковь. В начале 80-х она была своего рода обетной часовней. К ней шли православные со всей округи, молились, просили помощи у святого Артемия. Все пространство разоренной церкви завешано платками, платьями, просто холстами, расшитыми крестами. На месте, где раньше был иконостас, разбитый комсомольцами, несколько поврежденных икон с частично утраченным красочным слоем. Внутри храма было несколько женщин-паломниц и пожилой крестьянин. Одна из женщин читала молитвы, остальные крестились и клали земные поклоны.

С Пинеги мы отправились на реку Мезень, пройдя сначала через село Лешуконское, стоявшее на одном из притоков реки Вашки. Деревянные мостовые. Неторопливая северная речь. Жизнь почти в другом измерении. Некоторые старушки как будто из XVII века. В этих местах в отличие от Пинежья бани топят главным образом по-черному, дым выходит не в печную трубу, а в отверстие в крыше. После баньки из жбана хорошо нацедить в берестяную кружку кислого кваса. Многочасовые разговоры с бабушками о старой жизни. Выпив рюмку винца, они охотно пели песни, которые передали им далекие предки. В Лешуконском был народный хор, состоявший не только из бабушек, но и из их очаровательных внучек. В местечке Шумпала устраивались праздники народной песни. В этих местах у старушек сохранилось множество еще довоенных, а может быть, и дореволюционных деревянных коробов (вроде сундучков для хранения вещей), туесков, лукошек, прялок, мисочек, ложек. Некоторые с характерной мезенской росписью. Часть этих изделий бабушки мне дарят, польщенные моим восхищением этими сказочными действиями. Набираю целый короб таких изделий, тщательно упаковываю и отсылаю посылкой в Москву. Замечательные вещи народных мастеров из этой и других посылок, отправленные мною из северных путешествий в Москву, до сих пор радуют мой глаз и являются источником вдохновения.

Из Лешуконского идем на поиски Ущельского монастыря, основанного соловецким монахом Иовом в начале XVII века. Место, где построили монастырь, находилось при слиянии трех рек – Езеги, Вашки и Мезени. С момента освоения этих дремучих лесов русскими людьми Ущелье было центром Мезенско-Печорского края, куда сходились все местные пути сообщения и по суше, и по воде, а рядом через Лешуконское проходила легендарная Тайбола – зимний путь через замерзшие болота, соединявшая Сибирь с центральными областями России.