за лесом плыли огоньки,
а у костра рукоплескали
всю ночь немые мотыльки.
Как в небе звёздочки, беспечно
в реке плясали пузырьки.
– Мы сохраним любовь навечно, —
мечтали втайне мотыльки.
И ты наивно обещала,
что полюбила на века,
и ручейком стихи журчала,
а я вбирал их, как река.
Под плеск мелодии сердечной
тогда мне было невдомёк,
что о любви вздыхает вечной
с душой беспечной… «мотылёк».

На Сенной

Всем нищим сразу не поможешь,
богатым всем не угодишь…
Так что ж, печаль, меня ты гложешь
и в сердце прячешься, как мышь?
Моя ль вина, что вновь разруха,
что с тощей сумкой по Сенной
бредёт блокадница-старуха,
как символ Родины больной?
В ней веры нет уже и силы,
дрожит, как верба у межи…
Её Россию заразили
болезнью праздности и лжи!
Моя ли в том вина слепая,
что посреди Сенной стоит,
награды праведных скупая,
в песцовой шкуре троглодит!?

Обещал я родителям, в мир уходя…

Обещал я родителям, в мир уходя,
что вернусь обязательно в срок.
Я был счастлив упасть хоть слезинкой дождя
на родительский милый порог.
Растворились с годами былые мечты,
ничего я вернуть не могу…
Стал обычным рабом городской суеты,
позабытой иголкой в стогу.
Мне бы ветром лететь в дорогие края,
волны рек поднимать на лету,
облака собирать и дождём октября
на могильную плакать плиту.
18.10.09 г.

Письмо к матери

Ты пишешь, мама, что в деревне
уже не ездят на санях,
что просыпаются деревья,
качая почки на ветвях.
Луга под солнцем запотели,
журчит под окнами ручей,
скучает кошка на постели
и намывает в дом гостей…
Тебя у мостика встречает,
хвостом виляя, Шарик мой.
Он лает, словно дни считает,
когда приеду я домой…
Осталось ждать совсем немного!
Весна поднимет зеленя —
и Шарик, вздрогнув у порога,
зальётся лаем на меня!

Помнишь лето?

Жандаровой Любе

Ночью звёзды ледяные
зябко ёжились во сне.
Помнишь, берега парные
в предрассветной тишине?
Тихо речка вдаль скользила
у деревни на краю.
Помнишь, как ты обронила
слово жаркое – люблю!
Помнишь, волосы по ветру
распустила в лунный час
и сказала: «В мире нету
никого счастливей нас!»?
Помнишь, солнышко струилось
робким светом сквозь кусты?
Но прошу, скажи на милость,
как меня забыла ты?

Проза


Аскольд Шейкин

Краткая история одной жизни

Всё существует для того, чтобы о нём было рассказано.

Игудиил Хламида (Максим Горький, – А. Ш.).

Иван Алексеевич Семёновский был учителем рисования и черчения Средней школы Малоархангельска – одного из небольших городов Орловской области, получившего такой статус ещё при Екатерине Второй. Через него тогда пролегал почтовый тракт, который вёл в южные губернии России.

Теперь это районный центр. Одноэтажные, утопающие в зелени дома. Тихий, уютный. Четырнадцать километров от железной дороги, сто сорок километров до областного центра.

В конце шестидесятых годов минувшего века было решено его благоустроить, и тогда сотрудник Ленинградского института «Ленгипрогор» Олег Григорьевич Чистовский приступил к изготовлению генплана: съёмке карты этого города в очень крупном масштабе.

Он, в прошлом военный топограф, к этому времени уже издал несколько книг, был принят в Союз писателей СССР, однако не бросил свою прежнюю профессию. От него автору этих строк приходили письма: «Приезжай! Здесь – Мценск, Спас-Лутовиново, Малоархангельск!.. Тургеневские и Пушкинские места!.. А какие тут люди! Днём веду съёмку, по вечерам собираемся: я и учителя средней школы… Знал бы ты, какие у нас разговоры!.. Побудешь на съёмке моим помощником. Оплатишь дорогу. Да и житьё здесь недорогое…»

Жилище Ивана Алексеевича почти в центре города. Земельный надел – сорок соток. Дом внешне обычный, но внутри – отделка оконных рам, дверей, карнизов, то тут, то там золочёная лепка. Вдоль стен галерея: скульптуры своей работы. И какие! Глаз нельзя оторвать.