Узнав о провале, Гудков принял решение: побег откладывать нельзя, надо уходить ночью.
Вечером их закрыли в комнате на ключ, чего раньше не делали. Лев лёг в постель не раздеваясь, от напряжения бил озноб… Ночью вдруг щёлкнул дверной замок, вошёл Курт. Глянул на «спящих», подошёл к койке Льва. «Ты заболел?» Положил руку на лоб. «Да-да, у тебя жар, я знаю средство…» Взял бязевые портянки, намочил в ведре, обмотал икры. «Утром будешь здоров. Спи». Щёлкнул замок, затихли шаги.
Начинался дождь, который через полчаса перешёл в тяжёлый, глухой ливень, напомнивший лужские леса, мокрые шинели, гимнастёрки, тоску и горечь окружения…
Прыгать решили через окно, выходившее на задворки. Высота метра четыре, но выхода не было. Один, другой соскользнули в ливень с подоконника, настал его черёд. Глянул на дверь. Прощай, Курт, ничего не поделаешь, на войне «по-хорошему» не столковаться…
Несколько дней вся их группа из шести человек пробиралась лесом на восход солнца, на восток, в партизанский край. Подготовиться по-настоящему к побегу не удалось, на всех один пистолет да несколько кусков хлеба. Как-то под утро набрели на хутор, прихватили барашка и цинковое ведро. Лев, замыкавший группу, видел, как из дома вышел хозяин, посмотрел в их сторону, но шум не поднял, не закричал. В чаще, возле ручья, устроили привал, развели костёр…
Где-то поблизости в лесах, граничивших с Псковщиной, действовали партизанские отряды. Как примкнуть к ним? На просёлочной дороге выведали у крестьянки, в какую сторону держать путь. Самое опасное – перейти линию железной дороги, днём и ночью усиленно охраняемую.
Днём в той стороне неожиданно поднялась пальба, разгорелся настоящий бой – и разом затих. Выжидая, залегли в овсяном поле. На просёлочной дороге появился старик, решили окликнуть, расспросить. Близость цели притупила осторожность, не хотелось думать, что всё может повториться, как в автороте. Старик подтвердил: был налёт партизан, и даже указал, в каком направлении скрылись.
Немного переждав, когда на закате над землёй стелется марево, дымка, удачно проскочили через железную дорогу и залегли передохнуть в ржаном поле. Лежали недолго – в их сторону, от станции мчалась патрульная дрезина. За месяцы плена Лев присмотрелся к порядкам в немецкой армии: быстрота, чёткость, беспрекословная исполнительность. Всё отлажено, отработано, ни минутной заминки… Спрыгнув с дрезины, патруль на бегу разворачивается в цепь, впереди – натасканные собаки. Стрельба, один из группы ранен…
В лагере началась «обработка». Цель – выбить признание, что они партизаны, а если не партизаны, то кто? Всех пятерых бросили в круг, в ход пошли кулаки, сапоги, доски…
Очнулся Лев в землянке, на соломе, распухшими губами не пошевелить, вся голова в запёкшейся кровавой корке. Полицай, приносивший воду, кусок хлеба, сочувственно вздыхал: отсюда Дорога только на расстрел. Их и расстреляли бы, как партизан, но тот, что был ранен на ржаном поле, в агонии, признался, кто они, откуда бежали.
На другой день всех пятерых бросили в кузов машины и отвезли в лагерь военнопленных. Здесь пути-дороги молодого красноармейца и старшего лейтенанта разошлись. Но оказалось – ненадолго.
Лагерь. Второй круг
На территории лагеря, у ворот, лежала бочка, на которую бросали пойманных беглецов и били резиновыми шлангами, залитыми свинцом. 50 ударов не выносил никто, казнь хуже расстрела.
Старший из немцев, стоявший у бочки, взглянув на новичков, избитых, истощённых, не способных держаться на ногах, распорядился: «В партизанскую камеру!». Видно и так, что не жильцы.