– Ах, посмотри!
Они останавливались и смотрели.
Ожившая, готовая раскрыться почка.
Глазастый малыш в коляске.
Скачущий по просохшему асфальту воробей.
На площади возле темной ели толпились люди.
– Смотри! – воскликнула Клава.
В белом платье до колен стояла высокая блондинка под руку с майором. Возвышалась над ним.
– Это свадьба.
– Ну да, – тут же понял Юра. – Конечно.
Майор был в парадной форме с орденской планкой. Багровый, гладко выбритый. Потный. У молодой жены лицо спокойное. Взгляд поверхностный, скользящий. Они фотографировались. Вдвоем. Толпа гостей стояла поодаль, за фотографом.
– Внимание, – сказал фотограф.
И толпа за ним примолкла. Но майор вдруг привстал на цыпочки, замахал свободной рукой и закричал:
– Эй, Гагарин! Я женился! Приходи в столовку! Давай! Гуляем!!!
И все-все люди на площади обернулись и посмотрели на Юрия. Клава дернула Юру за руку, жена майора не шелохнулась.
– Спасибо! – крикнул в ответ Юрий. И тоже зачем-то привстал на цыпочки и махнул рукой.
– Внимание! – попросил фотограф утомленно.
Майор поправил фуражку, прижался к жене.
– Улыбочку!
Майор улыбнулся. Лицо жены осталось неподвижным.
– Снимаю!
В тишине они услышали щелчок затвора.
– А как же птичка? – прошептала Клава.
– Вылетела, – прошептал Юра. – Без предупреждения.
Толпа между тем зашумела, повалила к новобрачным – фотографироваться вместе. Темная, еще не очнувшаяся от зимы, ель стояла за ними мрачным фоном.
Клава повела Юру от площади. Молчала, пока совершенно уже не перестали слышаться с площади голоса и смех. Пока не послышался с плаца топот и хор голосов:…не плачь, девчо-о-онка…
– Бесстыдник, – сказала Клава. И Юра понял, что речь о майоре.
– Почему?
– Почему?
– Я не понял.
– Ну ты даешь.
– Правда.
– Дурачок у меня муж.
– Нет, правда.
– Тебя позвал, а меня не нужно? Тебя это не удивило? Не задело?
Клава шла молча, поджав губы. Поскользнулась на ледяной, невидимой в полумраке глухой улицы дорожке, и Юра схватил ее под руку. Но Клава руку выдернула.
– Домой пойду, – сказала Клава. – А ты не ходи за мной. Оставь.
Это была их первая и единственная размолвка за всю жизнь.
Клава ушла, Юра стоял на тротуаре. Сгущались апрельские сумерки. Холодало. Юра спросил сигарету у прохожего. Закурил. «Ничего, – подумал, – это я так, для отвлечения». Неуютно ему было от того, как они с Клавой расстались. Нескладно. Юра докурил и побрел узким тротуаром. Ледок крошился под ногами, хрустел, как вафля.
Вышел к кинотеатру и увидел афишу:
ОБЛАКО-РАЙ
Темно-серые, каменные буквы ступенями вели к белому облаку на синем клочке неба. На облаке сидел небольшой человечек. Первая буква, О, первая ступень, вросла в узкую полоску земли с пятиэтажными домами (белье на балконах, старухи на лавках у подъездов), вросла, потрескалась.
Юра подумал, что лучше бы посмотрел сейчас детектив. На афише должны быть кровавые буквы с подтеками, синяя ночь, туман, пятно фонаря, женское холодное лицо. Такое холодное и такое красивое, как у жены майора. Юра смотрел на афишу, хмурился.
Развернулся и направился к столовой.
Свет в окнах одноэтажного здания столовой горел, погромыхивала оттуда музыка, на крыльце офицеры курили и говорили о чем-то. Юра стоял рядом, слушал и не мог понять о чем. Улавливал слово, задумывался над ним, а разговор тем временем шел дальше, и даже не шел, а бежал.
«Недоразумение».
Недо-разум…
«Отцепись».
От-цепись. Надо же. Цепь. Вот оно что.
«Отвали!»
От-вали, вали, Валюша, иди валенки валяй.
Лес вали, – какой-то другой, строгий голос подсказал Юре.
Один из офицеров вдруг слетел с крыльца, шлепнулся в едва подмерзшую лужу, крикнул: