Четыре месяца в холодном пространстве. Своих собеседников он, как прежде, в Белграде, не записывал на диктофон. Их истории тут же тонули в глубинах его слуха, потому что они поступали не извне, не голосом другого человека, но исходили от него самого. Слова таяли как медузы, оставшиеся на скале во время отлива, где в жаре солнечного утра превращались в эмульсию взгляда, в пигменты и перхоть. Все могло погибнуть еще до спасительной волны прилива, повторяющей цикл следующим днем. Ничто не исчезает до конца. Каждая клетка сохраняет память. И потому еще сохраняется понимание того, что уже половина седьмого, что в жестянке уже нет кофе, что надо заменить перегоревшую лампочку в прихожей, что все карандаши в стакане тупые, проявить пленку, отснятую на экскурсии в Люнебург, и обязательно зайти в книжный магазин.

Неоновые огни магазинов и кафе призрачно мерцают в сером воздухе холодного мартовского утра. Напротив стола, за которым сидит Руди, открываются и закрываются двери лифта, и каждому действию предшествует мягкий звонок. Огромная кабина лифта, подталкиваемая сильным механизмом, курсирует вверх-вниз в стеклянной башне. До отправления поезда еще целый час. Он убивает время, выбирая из множества одну личность, и следит за ней взглядом, пока она не исчезнет на перроне или в дверях вагона. Когда это происходит, на том же месте он выбирает нового, только что приехавшего пассажира, который с чемоданом неспешно двигается к одному из выходов. Там появляется новая особа, и он следит, как та пробивается сквозь толпу в направлении кассового зала. Руди со своего места, подобно режиссеру, наблюдает за передвижением статистов

в спектакле, который сегодня утром разыгрывается на железнодорожном вокзале.

Только на первый взгляд кажется, что каждый идет по точно определенному маршруту. Но Руди, внимательно наблюдая за избранным человеком, замечает, что в его поле зрения первоначальные намерения постоянно корректируются. Их невозможно точно знать, но можно предположить, что появление на вокзале не связано с желанием посетить цветочный киоск или лавку, перед которой он в данный момент останавливается, или же собирается пересчитать мелочь – именно этим сейчас занята женщина, которую он проследил до автомата по продаже безалкогольных напитков. Все эти незнакомые люди с момента пробуждения попадают в лабиринт предстоящего дня. Ориентация на небольшом пространстве утешает тем, что здесь нельзя заблудиться. Время от времени коснуться ладонью лестничных перил, окинуть взглядом расположенные в шахматном порядке на стене парадной почтовые ящики – и констатировать, что сосед с первого этажа долгое время не вынимает почту, потому что края конвертов выглядывают из его ящика как оперение стрел из колчана. Сравнение обязано вестерну, который он смотрел по телевизору минувшей ночью. Далее продолжить движение по улице, как будто просто так, в окружении знакомых вещей и предметов.

Жить незаметно, как перемещаются стрелки на часах. Витрины книжных магазинов с блокнотами, записными книжками, роскошными тетрадями, представлена вся канцелярская индустрия. Каждый вечер заносить в ежедневник план передвижений на следующий день. Между утренним визитом к дантисту и вечерним посещением кинотеатра лежит вечность повседневности. В неприятной тишине приемной зубного врача или перед кассой кинотеатра разрастаются остатки бесконечности, и потому в очереди пестрые шнурки впередистоящей особы фиксируются с той же интенсивностью, что и задумчивое лицо молодой женщины, обеспокоенной жужжанием бормашины и резкими звуками, доносящимися из кабинета. Но пока еще утро, и пока еще не сняты леса, окружающие день, который будет точно таким же, как и предыдущий, отличаясь от него только количеством времени. В суете муравейника, в ожидании событий меняется рельеф повседневности.