Вслед за подкреплениями, необходимыми для этого развертывания наших войск, должны были перевозиться: 4‑й Сибирский армейский корпус, 6 сибирских казачьих полков, X и XVII армейские корпуса, 4 оренбургских и 2 уральских казачьих полка. Прибытие их доводило наши силы до 233¾ батальона пехоты, 150 сот. и эскадронов, 668 полевых и 16 горн. орудий, 6 батальонов инженерных войск. Для перевозки только этих войск, не считая грузов, требовалось до 700 поездов, и, несмотря на все работы по усилению Сибирского пути, ожидать окончания перевозки их раньше 6–7 месяцев не представлялось возможным.

Вначале наши армии на Дальнем Востоке были очень слабо обеспечены артиллерией и конницей. Тогда как у японцев на 1000 пехотинцев имелось 45 всадников и 3,2 орудия, у нас на то же число пехотинцев приходилось только 38 всадников и 2,3 орудия. Наши Восточно-Сибирские дивизии имели на 12 батальонов только 3 батареи и получили четвертые батареи лишь спустя несколько месяцев. Прибытие подкреплений решительно изменяло эти отношения в нашу пользу.

Дальнейшими подкреплениями явились 4 резервные дивизии, образовавшие V и VI сибирские армейские корпуса, и I армейский корпус, которые сосредоточились на театре борьбы в августе и сентябре 1904 года. К этому времени, за вычетом 5 Восточно-Сибирских стр. дивизий, составлявших гарнизоны Порт-Артура и Владивостока, в составе Маньчжурской армии число резервных батальонов почти сравнялось с числом полевых. Столь значительная пропорция резервных войск объяснялась недостаточной осведомленностью о силах врага и господствовавшим еще убеждением, что Дальний Восток является, по сравнению с Западом, второстепенным театром борьбы, почему части, стоявшие на западной границе и имевшие несравненно высшую боевую готовность, не перевозились в Маньчжурию. Такое решение являлось нерасчетливым: для переформирования 8 восточно-сибирских стрелковых бригад в 9 дивизий пришлось широко заимствовать офицеров и солдат из кадров наших старых полков. Для того чтобы усилить резервные дивизии, пришлось также обратиться за офицерами к остающимся в Европе корпусам и лишить их скорострельной артиллерии. Таким образом, вместо того, чтобы направить в Маньчжурию несколько корпусов, представлявших вполне организованную, грозную силу, мы ослабляли равномерно все корпуса, расстраивали столь ценную мирную организацию и бросали на борьбу в крайне трудных условиях полуимпровизованные части. В Маньчжурии мы оказались слабее, чем полагали; но и европейские корпуса расшатались, и когда, во вторую половину войны, эти корпуса приняли участие в боях, они уже не могли дать всей той боевой работы, на которую были бы способны, если бы предварительно десятки лучших офицеров и сотни солдат не были бы выхвачены из их рядов.

Совершенно неправильно было организовано и пополнение убыли в рядах нашей армии.

В случае войны в Европе каждый полк формировал свой запасный батальон, который подготавливал укомплектования, и, таким образом, наша армия оказалась бы почти в столь же выгодном положении, как и японская, в которой хорошо обученные солдаты пополняли сейчас же убыль. В случае борьбы на Дальнем Востоке, казалось бы, этот вопрос для нашей армии разрешался еще проще, так как ¾ армии оставались зрителями борьбы и могли организовать надлежащее обучение посылаемых на Восток укомплектований. Но, исходя из той же мысли о второстепенном значении Дальне-Восточного театра борьбы, и что тяжесть войны в Сибири должна ложиться прежде всего на Сибирь, было предположено питать Маньчжурскую армию укомплектованиями исключительно из 17 запасных батальонов Наместничества и Сибири. Убыль в боях достигла такого размера, что эти запасные батальоны пришлось увеличить до 3500 запасных в каждом (14 рот); обучение запасных при таком составе, конечно, не могло идти надлежащим образом; кроме того, его приходилось сокращать, так как из армии торопили высылку запасных. Только через 8 месяцев войны решено было формирование запасных батальонов в Европейской России.