Он не сразу замечает, что впереди загораются в тумане огни большой улицы – отсюда совсем рядом его дом. Вдруг он слышит где-то позади и в стороне сирену патрульной машины и невольно отпускает руку своего спутника. Ему немного стыдно за это движение, но старику угодно понять его по-своему:

– Уже близко? Дальше ты доберешься?

– А разве вы провожали меня?

– Да нет, пожалуй. Просто нам было немного по пути. Ну, прощай.

И он исчезает, свернув в переулок и оставив мальчика одного с его первыми мыслями о зле и возмездии, о мере воздаяния и мере прощения – мыслями о многих вещах, которые прежде просто не приходили мальчику в голову.

…Женщина в авиакресле видит болезненную судорогу, пробежавшую по лицу спутника. Ей кажется, что он чуть слышно простонал, и она, не удержавшись, кладет свои тонкие холеные пальчики на его загорелый сжатый кулак.

Мужчина поворачивает голову и встречается глазами с попутчицей.

– Кошмар? – сочувственно спрашивает она, явно рассчитывая на продолжение разговора.

– Нет, просто повторяющийся сон, – кратко отзывается он и снова закрывает глаза.

Женщина разочарована. На ее подвижном личике выражение: «Не больно-то и хотелось!» Она вертится в кресле, пытаясь поудобнее устроиться и все-таки наконец заснуть.

«Ах эти несбывшиеся женские ожидания!» – усмехается про себя мужчина. И это тоже повторяется, как сны в полудреме. Одно и то же почти в каждом рейсе. Слова вечной молитвы приходят ему на ум: «… и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». Нет, это явно не тот случай – во всяком случае, искушение совсем не так уж велико, чтобы не справиться с ним самому.

В отличие от спутницы ему не приходится призывать дремоту. Она наплывает сама, как размытое изображение в кино, и уводит его в давно знакомый мир, чуть припахивающий разгоряченными телами, сыростью душевых, пылью спортивных ковров…

…Для него этот мир был прекрасен. Юноша полюбил его с первых своих серьезных настоящих соревнований, когда он впервые отправился без родных, только с тренером и своей командой, в большой незнакомый город.

Все было внове – и номер в гостинице, который он делил еще с двумя ребятами, и еда в гостиничном ресторане, за которую расплачивались талончиками с большой лиловой печатью, да и сами соревнования. Почему-то представлялись ему в воображении ряды, как на стадионе, ярусами уходящие вверх, заполненные орущими и рукоплещущими людьми…

А происходило все в полупустом зале, и главными были вовсе не зрители – большинство из них сами были участниками соревнований. Главными были люди за столиками: жюри, рефери, тренеры. Несколько спортивных комментаторов торопливо наговаривали что-то в свои микрофоны, да суетились репортеры со вспышками – позволь им, так влезут прямо между борцами ради заветного, самого «убойного» кадра.

Ему предстояло бороться через день после начала соревнований, вечером. Тренер явно побаивался, что парнишка «перегорит», а он почему-то и не думал о предстоящей схватке – просто рассматривал, впитывал все непривычное, что его окружало, с непосредственностью лисенка, впервые высунувшего нос из родной норы.

Ему нравились возбужденность окружавших его людей, красные и синие спортивные куртки борцов, бодрая энергичная музыка в перерывах. Он присматривался к борьбе других, иногда как бы примеривая их на себя. И зря – каждому борцу достается свой противник, и потому получается своя, не похожая ни на чьи другие, схватка.

Нет, он не боялся, но всю ночь провел то ли в дремоте, то ли в полусне, прокручивая варианты борьбы с возможными противниками. И все-таки встал бодрым, заставил себя собраться, и с той минуты, как вышел на ковер, весь окружающий мир как бы перестал для него существовать.