Откуда же могла произойти мысль об этой резкой противоположности между первыми двумя веками нашей истории и всеми последующими? В наших летописях нет ни одного слова, из которого бы она могла возникнуть; напротив, они изображают нам в первые два века точно тот же характер народа и точно то же коренное устройство государственных отношений, которое мы видим и впоследствии, только с тою разницею, что известия первых веков, по отдаленности их от первого летописца, скудные; а последующие, когда свидетельства летописей становятся подробнее, открывают перед нами яснее все внутренние отношения государства»128.

Истоки такого понятия о государственных отношениях и народном характере древней России для П. В. Киреевского очевидны. Они вышли «…из нескольких ошибочных гипотез, внесенных в нашу историю Шлёцером и другими немецкими исследователями, которые, по несчастью, первые начали ученым образом обрабатывать нашу историю и обратили свое внимание исключительно на эти два века. Они не могли себе составить ясного понятия об отношениях призванного князя, потому что государственное устройство славянских племен им было незнакомо; вообразили себе Россию прежде варягов каким-то хаосом и предположили, будто бы наше государство основано варяжскими князьями и будто бы эти князья, внося свои понятия в новооснованное государство, поставили народ к себе в такое отношение, как будто бы он был завоеван. Этот взгляд принят у нас был многими последующими изыскателями за дело решенное, и вот, мне кажется, на чем основано и то, что Вы говорите о чуждых господах и об народе, который покоряется первому пришедшему.

Шлёцер и другие немецкие ученые только потому могли себе составить такое понятие о первых двух веках нашей истории, что они эти два века изучали совершенно отдельно, безо всякой связи с предыдущим и последующим. Разумеется, что из отрывчатых и кратких известий летописца об этом далеком времени, многозначительных в связи с целым, вышло что-то мертвое, лишенное всякого колорита и характера, и что из этих несвязных камней разрушенного здания можно было строить всякого рода гипотезы и системы»129.

В историософской схеме М. П. Погодина государства, как и все существа в мире, начинаются неприметными точками. В письме Погодина к А. С. Хомякову это звучит следующим образом: «История всякого государства есть не что иное, как развитие его начала; настоящая и будущая его история так происходит из начала, как из крошечного семени вырастает то или другое огромное дерево, как в человеческих поколениях правнуки сохраняют тончайшие оттенки голоса или легчайшие черты телодвижения своих предков. Начало государства есть самая важная, самая существенная часть, краеугольный камень его истории, и решает судьбу его на веки веков»130. Развивая идею о началах в статье «Формация государства», М. П. Погодин приходит к выводу, что призвание варягов в истории России – «это менее чем зародыш, это математическая точка, почти идея»131. «Киев, – констатирует Погодин, – с выражением Олега: се буди мати градом Русским, и временная дань с некоторых племен, – вот состояние зародыша, форма государства, оставленного преемником Рюрика»132. И еще: «Олег пошел; точка двинулась, это правда, точка, не более, но выйдет линия, и какая линия? Полэкватора, треть меридиана»133.

Русское государство, начавшись с неприметной точки, почти идеи, – с призвания варягов, постепенно прошло несколько стадий в своем развитии. «Зародыш» – это Киев с Олегом и Игорем; «оседлость» – «привычка», которой стал следовать Игорь; единовластие – княжение Владимира. Норманны, таким образом, за двести лет «раскинули план будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватила размашистая рука». Все города и племена, находясь во власти одного князя, одного рода, имея родственное происхождение, один язык, одну веру, составили прообраз будущего государства, «сметанного на живую нитку»