[26 августа 1698 г.] Между тем по городу пронесся слух, что приехал царь.
Бояре и главные из москвитян в огромном количестве стекаются в назначенное для представления время туда, где, как было известно, отдыхал царь. Велико было число поздравителей, желавших этой быстрой угодливостью выразить своему государю постоянную и незапятнанную верность. Первый посол Франц Яковлевич Лефорт не допускал в этот день к себе никого из своих клиентов под предлогом усталости, которую причинили ему невзгоды столь продолжительного и непрерывного путешествия; между тем его царское величество принимал каждого из приходящих с такою бодростью, что, казалось, хотел предупредить усердие своих подданных; тех, которые, желая, по своему обычаю, почтить его величество, падали пред ним ниц, он благосклонно поднимал и, наклонившись, как только мог, целовал их, как своих близких друзей. Если только может быть забыта ненависть от обиды, которая причинялась ножницами, без разбору свирепствовавшими против бород присутствующих, то, разумеется, московиты должны считать рассвет этого дня среди моментов своего счастья. Князь Алексей Семенович Шеин, воевода царской службы, первым подставил под ножницы препону своей слишком длинной бороды. Да им и нет основания считать это бесчестием, раз виновником этого является государь, а они считают священным долгом пожертвовать самою жизнью по его произволу или распоряжению. И никто не подвергался насмешкам со стороны прочих, так как всех постигла одинаковая участь. Избавлены только патриарх по суеверной святости к его сану, князь [Михаил] Алегукович Черкаский из уважения к его преклонным летам и Тихон Никитич Стрешнев по почетной должности царского оберегателя. Всем прочим пришлось прейти к обычаю иноземных народов, причем ножницы уничтожали у них древнее обыкновение8.
Первый вопрос, который у нас возникает при работе с этой записью в дипломатическом дневнике Корба: удалось ли секретарю имперского посольства наблюдать эту необычную сцену встречи царя и его подданных в подмосковном селе Преображенском 26 августа 1698 г. собственными глазами?
На этот важный вопрос мы можем дать однозначный отрицательный ответ. Хорошо известно по различным источникам (в том числе и по российским официальным документам Посольского приказа), что царь принял имперских послов лишь 3 сентября 1698 г.9 По дипломатическим обычаям посол и его сотрудники не могли появляться в присутствии царя до приемной аудиенции10.
Но мог ли Корб приехать в царскую резиденцию в Преображенское утром 26 августа 1698 г. и оказаться на приеме у Петра как бы неофициально? Я исключаю и такую возможность. Если бы это было так, его описание вряд ли содержало бы некоторые неточности. Так, по российским источникам достоверно известно, что патриарх Адриан был в те дни тяжело болен, и 26 августа 1698 г. он не присутствовал на царском приеме в Преображенском. Первая встреча патриарха с царем после возвращения последнего из заграничного путешествия состоялась лишь несколько дней спустя, 31 августа. Причем это не Адриан приехал к Петру, а, наоборот, государь навестил патриарха в его резиденции (к этому сюжету мы еще вернемся). Если бы Корбу удалось побывать на этом приеме, он бы, конечно, не написал, что Петр отправился в Преображенское, чтобы предаться отдыху «в кирпичном доме» – «in lateritia domo»11 (в переводе Малеина – черепичном). По описанию Корба видно, что ему как будто не хватает деталей о Ново-Преображенском дворце, а значит, он еще не успел увидеть царскую резиденцию.
Но в то же время нельзя полностью отвергнуть сообщение Корба как совершенно недостоверное: оно хоть и не лишено некоторых неточностей, все-таки не противоречит другим источникам («походному журналу» Петра I, дневнику П. Гордона, письмам в Женеву П. Лефорта) в иных деталях: царь действительно вернулся в Москву инкогнито вечером 25 августа, сразу поехал в Немецкую слободу, где посетил несколько домов, а потом отправился ночевать в Преображенское. Поэтому у нас нет достаточных оснований не доверять и его описанию царского приема в Преображенском, в том числе царской выходки с брадобритием. Однако мы должны помнить, что Корб не наблюдал эту сцену лично, а узнал о ней из рассказов своих информаторов, среди которых, несомненно, были непосредственные свидетели и участники этой сцены. Безусловно, прав М. М. Богословский, который считал, что те сведения, которые Корб заносил в свой дневник до аудиенции с царем (то есть до 3 сентября 1698 г.), «основывались на разговорах и слухах»