Кузнецовы не спеша, переходили среди вольной травы от мастерской к сараю, от сарая к скрипучему вороту колодца с ржавой цепью и мятым ведром. Денис, их мальчик лет двенадцати, то и дело выбегал вперед, словно козленок на воле: потрогать ржавый серп на гвозде, или удивиться бурой подкове на двери амбара. Он покосился на гостя: отец неуклюже боком протискивался в распахнутые настежь ворота. Наталья, досадуя, ушла к машине. «Зря ты это затеял, пилот!» – подумал директор.

– За лесом озеро, – подытожил он. – Если б дорогу сюда, золотое место. Охота, рыбалка. От дачников отбою б не было. А так, конечно, места диковатые. На любителя. Но лучше вам не найти! – «За эти деньги!» – добавил мысленно. И про себя решил: «Сами разберутся!»

Поначалу местные потешались. Рассказывали так. Слепой у порога долго, как волк, нюхает ветер. Потом пойдет, расставив руки вниз и в стороны, и растопырив пальцы, будто шарит, на что бы сесть. Шаги считает. Крадется к сараю на полусогнутых, боком, будто, фехтует обеими руками. Мимо! Сарай сзади. Он опять нюхает. Крадется назад. Мимо! Кликнет бабу или пацана. Идет на голос, и все сначала. «Упрямый!» – говорили одни. «Дурит!» – другие.

Кузнецов вставал до света, копал, приколачивал, стругал, переходил от одного к другому охотно и неторопливо, переделывал, не особо веря щадящему одобрению родных, пока не появлялось ощущение сделанного на совесть. Бесполезный городу, он знал, здесь все зависело от него. Пространство для него окрасилось в зеленый цвет.

Первые недели после работы Кузнецов с сыном обошел окрестности. Запоминал звериные тропы, вслушивался, где лес расступится, и гулкое эхо растворится над поляной, либо напротив, ударится о кромку леса и покатиться под пушистыми сводами. По запаху, как зверь, угадывал ельники, грибные места на сухих возвышенностях, по прикосновению солнечных лучей – с какой стороны дом. Шел осторожно, примериваясь к изгибам тропы. Карабкался по склонам оврагов напрямик через высокий, с человеческий рост папоротник, шестым чувством улавливая обратную дорогу. Если цеплялся за корень, торчавший из земли, натыкался на ветку, предупредительно выставленную вековым чудом, то долго ощупывал и отаптывал место. Надеялся, в следующий раз лес не подшутит над ним, допустит к своим заповедным тайнам. Ведь, человек в незнакомом месте идет наугад, ориентируясь по мху, солнцу, ручьям, сбегающимся к речушкам. В лесу люди равны. Выберется тот, кто поймет лес, услышит его подсказки.

Как-то спозаранку решил пройти сам, и сбился. Поляны, где отдыхал и тщился уловить домашние звуки и запахи, овражки с жгучей крапивой и душными испарениями, дятел, бивший гулкую дробь через вдумчивые промежутки, хищный звон комаров, остервенелыми стаями круживших в тенистых укрытиях, сменялись в бессмысленной панораме, как если бы через лупу разглядывал многометровое полотно. Лес был равнодушен к инвалиду.

Настал вечер. Еще не сумерки, но уже не день: в такую пору звуки особенно чисты. Кузнецов позвал, стесняясь голоса, сорвавшегося на фальцет. Потом аукал и орал до боли в сухой глотке. Ужас первых дней, когда он понял, что ослеп навсегда, вернулся. Пилот представил, как его ищут, и устыдился своего ребячества. Помолчал! Но страх был сильнее.

– Коля, ты что? – Жена тронула его за плечо.

– Наташа? Ты здесь? – опешил Кузнецов.

– Выглянула в окно – ты кричишь за сараями. Подумала, что-то случилось…

Рассмотрев мокрое лицо мужа, все поняла. Взяла за руку и повела в дом.

– Денис тебя весь день ждал! Ограду бы доделали. Крышу…

– Надо что-то придумать, Наташ. Не будете же вы мне вечно в услужении…