– Видите, как хорошо, – сказал Нахимов Истомину, указывая на чрево склепа, – и для меня место осталось.

– Почему же для вас?

– Я живым Севастополь не отдам. Даже если наступит необходимость сдать город, не хочу быть свидетелем этого позора.

– Владимир Алексеевич попросил меня объявить супруге, Елизавете Васильевне, о его гибели. – Истомин натужно вздохнул. – Вот, как-то надо написать…. Сыновьям просил передать наказ, дабы служили честно царю и Отечеству.

– Не о том думаете, Владимир Иванович, – возразил ему Нахимов. – Нечего вздыхать. Теперь нам с вами надо оборону держать. Корнилов погиб, но враг ещё под стенами. Не скорбеть – сражаться надо. Матросы должны знать, что у них есть адмиралы, готовые бесстрашно стоять под ядрами и, если Богу будет угодно, погибнуть, но не отступить ни на шаг. А сыновья Владимира Алексеевича сами всё поймут.

– Как же он погиб? – спрашивал капитан Бутаков у флаг-офицера Жандра, когда они возвращались с похорон.

– Владимир Алексеевич весь кипел в тот день. Я еле поспевал за ним, – рассказывал адъютант. – Все бастионы объехал. Вечно матросов подбадривал. К стрелкам на банкету вскочит и стоит в полный рост, в трубу вражеские позиции осматривает. Ему офицеры говорили: Не смейте, мол, спуститесь! А он им отвечал: Не мешайте! Я выполняю свой долг. На Малахов курган подъехали. Там раненых – уже полная башня. Орудия почти все сбиты. Корнилов хотел на башню подняться, но адмирал Истомин всеми правдами и неправдами отговорил его. Тогда он намеревался осмотреть батареи впереди. Истомин и туда его не пустил: дескать, нечего там делать. Все орудия сбиты. Он сам разберётся. Я уж говорю: Владимир Алексеевич, давайте в штаб отправимся. Вы уже всю линию осмотрели. К вам будут посыльные со сведениями прибывать с бастионов. Иначе вас не найти. Он согласился, но сказал, что должен ещё поздороваться с Бутырским и Бородинским полками, что стоят в резерве на случай штурма. Только он направился к лошади, как тут ядро, прямо ему в живот….

– Он при шашке был? – спросил Бутаков.

– Надел эту, проклятую, которая осталась от Железнова.

– Надо было её в гроб вместе с Корниловым положить, чтобы никого больше не сгубила.

– Так этим же ядром шашку в куски переломало.

Рыбацкая сойма с двумя косыми парусами, подгоняемая напористым северным ветром пробиралась по протокам мимо лесистых островов. По берегам громоздились, облизанные волнами, серые гранитные валуны. На песчаных возвышенностях росли могучие сосны.

Кутаясь в рыбацкие плащи, на носу соймы сидели два человека. Один высокий, молодой красавец с пышными черными усами, второй пожилой, полный, седовласый. У их ног стояли два больших дорожных кофра. На корме рулевым веслом правил старый финн-рыбак, покуривая при этом видавшую виды трубку. Двое его сыновей, высокие и нескладные, следили за парусами, натягивая и ослабляя шкоты.

– Аркадий Петрович, а вы раньше бывали на Бомарзунде? – спросил молодой пассажир у пожилого.

– Бывал, Николай Васильевич, – кивнул тот. – Остров, как остров. Ветра там злющие, особенно зимой. Так, все северные острова похожи друг на друга: камни, сосны, сырость и холодный ветер. На Бомарзунде ещё генерал Барклай де Толли предлагал министру Аракчееву крепость построить. Место удобное для стоянки небольших судов. Большим кораблям по протокам не подойти, а для пакетботов, да канонерских лодок можно было базу заложить. В те времена со Швецией люто враждовали. При Александре Благословенном деревянный редут возвели с батареями. Да, видите, какая тут сырость, – сгнил он быстро. Лет пять назад я сюда плавал, обследовать местность для проекта каменной крепости.