Оглянулся и подмигнул мне через плечо.

Грустно ему без самолета, но не наказали – и на том спасибо.

По закону подлости Чернецкий застрял.

Бывают такие герои, которым не везет красиво закончить подвиг.

Когда Акопов вцепился клешней в крыло, маленький конвертоплан не только перекосило, но еще развернуло, и встал он в трещине враспор, ни туда, ни сюда. Акопов понял это сразу, по нагрузке на манипулятор, а Чернецкому было невдомек, и они с бортмехаником Попцовым изготовились к следующему акробатическому этюду – снова упасть вниз и еще раз попробовать вылететь.

Не как раньше планировали, а без балласта. Вдруг получится. Только вдвоем.

– Алик, ты меня крепко держишь? – крикнул Чернецкий.

– Мертво! Опускаю лестницу! Выходите все!

– Все с борта!

– А как же вы… – заволновался сержант.

– Все-все-все, – заверил командир.

Они висели правым крылом вверх, нарочно, чтобы никому не пришлось лезть через Чернецкого, наступая ему грязными башмаками на щегольский синий китель с золотыми нашивками.

Кроме шуток, именно поэтому.

Первым машину покинул Гилевич с контейнером на ремне через плечо.

– Командир, умоляю, без фокусов, – попросил он.

Вторым шел Тунгус.

– Завтра в полдень будь во дворце.

– Постараюсь, – сухо ответил Чернецкий.

– Вы точно выходите? – сержант явно чуял подвох.

Командир поторопил его жестом.

– Не видишь – висим!

Когда машину оставили все лишние, Чернецкий с облегчением выдохнул.

– Олежка, готов?

– Да как сказать… Командир, мы, кажется, действительно висим.

– Сейчас Алик отпустит, и вывалимся. Ну поцарапаемся слегка… Внимание! Алик! Бросай!

– А если не брошу?

– Почему?!

– Вылезай давай, вот почему.

– Алик, не будь занудой. Я пустой выскочу отсюда как пробка из бутылки. Положу машину на спину, потом заберем ее и починим. А если ты уронишь ее в пещеру… Ты же не хочешь оставить меня без крыльев, брат?

– Саша, ты застрял, – сказал Акопов. – Тебя заклинило. Я чувствую процентов двадцать твоего веса.

– Ну вот и отпусти. И поглядим. Слушай, отпусти по-хорошему, а?

– Я-то отпущу, но у тебя оба киля будут повреждены. Скажи Олегу, пусть высунется, если мне не веришь. Там выступы скал, их зажмет и вывернет, когда я тебя брошу.

Чернецкий оглянулся на Попцова.

– Ладно, посмотри.

– Мне очень жаль, – сказал Акопов. – Я тоже люблю твою машинку.

Это Чернецкого добило. Он еще держался на адреналине, но боевой настрой уже потихоньку отступал.

И так они сделали больше, чем надеялись. Да с каким шиком! И после этого потерять любимую машину…

– Боюсь, останемся без хвоста, командир, – донеслось сзади. – Все, допрыгались.

– Алик! – позвал Чернецкий. – А вытащить?..

– Завтра попробуем. Обязательно попробуем. Иди уже к нам. Вождь тебе коня подарить хочет.

– Ты его видел, этого коня?! Это бегемот!

– Он может и жену, но судя по описанию, она страшнее бегемота…

– Не смешно, – сказал Чернецкий, отстегивая ремни. – Почему мне не смешно… Олег, где ты там. Пойдем отсюда. Долетались мы, дружище.

Когда Акопов отпустил конвертоплан, тот с жалобным скрипом чуть-чуть развернулся в трещине и застрял окончательно. Намертво.

Чернецкий спрятал лицо в ладони.

– Мы расстреляли по полмагазина, не больше, – рассказал сержант. – Боялись, термиты вцепятся в колеса. Побили тех, кто был слишком близко. Вождь… Он сделал все. Без него не ушли бы. Он сделал вот так – руками – и насекомые замерли. Насекомые, да… Да ну к черту… Сниться мне будут теперь в кошмарах…

Чернецкий вошел боком в трещину, выровнял конвертоплан и мягко посадил его перед капсулой. Струя от двигателей разметала термитов, облепивших спускаемый аппарат. Десант бросился за борт, Гилевич побежал к люку. Повезло, не пришлось ни карабкаться, ни даже тянуться. Рабочие термиты разбежались, вместо них пришли солдаты, наши приготовились стрелять, и тогда вождь сделал руками «вот так».