С некоторым усилием полковник вернул себе планшет, оценивающе поглядел на меня и заявил:

– Я дам вам парабеллум.

– Простите?..

– Мне пора идти к бойцам, сказать им… Не важно. Короче, время дорого. А вы действуйте по своему плану, желаю удачи. Вон сидит Чернецкий, испереживался весь. А я понятия не имею, что вы знаете код спускаемого аппарата. И что у вас инструкция поступать по совести.

– По своему усмотрению, – поправил я.

– А есть разница?.. Вашу руку, советник. Кстати, найдите возможность прилечь хоть на пару часов. Вы же заступаете во дворец в ночную смену? Спокойного дежурства.

Я чуть было не козырнул, но припомнил, что «к пустой голове руку не прикладывают». Вдруг запершило в горле. К чему бы это. Надеюсь, не к ветрянке. Переболел в детстве, но здешний штамм настолько лютый, что у нас уже пошел второй десяток с повторной, и Шалыгин приказал всем бояться.

Да, нынче вечером командир воздушного судна Чернецкий полетит совершать подвиг, а советник Русаков пойдет во дворец на ночное дежурство фельдшером. Что вы чувствуете, советник, когда втыкаете шприц…

У девочки было девять братьев и сестер, трое умерло детьми, и она говорит о них так, будто те на минуту вышли. У туземцев своя философия смерти. Те, кого они любили, остаются с ними навсегда. История из жизни прапрапрапрадедушки не станет байкой или анекдотом – поколение за поколением будут пересказывать ее слово в слово и жест в жест, без малейших искажений. Зато плохих людей тут забывают наглухо, просто стирают из памяти рода и племени. Как при этом рефлексируется негативный опыт, мы пока не разгадали. Если поймем, нас ждет форменный переворот в психологической науке. Возможно, мы станем намного счастливее…

Я подошел к конвертоплану, Чернецкий открыл дверцу.

– Код от спускаемого – надо?

– Черт побери! – Летчик криво усмехнулся. – Я должен Алику бутылку. Он сказал, что Газин примет вас в игру, а я грешным делом засомневался.

Я открыл было рот, чтобы ляпнуть: «Это кто еще кого принял…» – и закрыл. Вдруг пришло осознание, что я не обижен таким принижением своей роли, да и вообще наплевать. Результат важнее. Кажется, я наконец-то бросил играть в дипломата – и стал дипломатом. Поздновато созрел. Но как сказал бы вождь, чтобы кем-то стать, надо им быть. Я – могу. Я гожусь для серьезного дела, от меня есть польза, и идите вы к чертовой матери.

Видимо, некое внутреннее напряжение все-таки отразилось на моем лице, поскольку Чернецкий добавил:

– Не в вас сомневался, в полковнике.

А я улыбнулся в ответ и сказал: да мне все равно.

Прозвучало это несколько иначе и довольно экспрессивно, но смысл я вам передал в точности.

У бравого летчика очень смешно отвисла челюсть.

Он, наверное, думал, я и слов-то таких не знаю.

На санитарное дежурство я заступал к шести вечера и отдохнуть, конечно, не успел. Не расслабишься, когда такие события. Я взял в санчасти перезаряженную аптечку, сел в вездеход, но поехал не к дворцу, а на летное поле. Сначала посмотреть, как там наши заговорщики.

Все оказались в сборе: оба экипажа, хмурый Акопов, сосредоточенный Чернецкий, четверо спецназовцев – трое рядовых и немолодой сержант, полковник Газин и капитан Петровичев. Обступили трехмерную карту пещеры-«хранилища» и тыкали пальцами, что-то согласовывая.

Мне никто особо не обрадовался. Как всегда. Правда, капитан против обыкновения пожал руку и даже выдавил нечто вроде кривой улыбки… Поднялся и ушел в сторону каньона вертолет спасателей. Полковник начал говорить – и осекся. Он глядел через мое плечо, и выражение лица у него было сложное.

Со стороны города к нам шел Тунгус.