20 мая

Вечером, когда я шел домой, мое внимание было привлечено каким-то шумом на боковой улице рядом с Большой Морской, где я жил. Я заглянул туда посмотреть, что происходит. По улице, шатаясь, бродил пьяный солдат, грубо задирая прохожих. Двое полицейских арестовали его и не без труда препроводили в участок, который находился на той же улице.

Когда они зашли в него, небольшая толпа мужчин, женщин и детей собралась у дверей участка, перед которым стоял на страже невысокий подросток лет примерно двенадцати.

Женщина с платком на голове, обращаясь к собравшейся публике, произнесла возмущенную речь о своеволии полиции, которая арестовала бедного солдата.

– Мы знаем, – сказала она, – что там сейчас делается. Они его бьют.

– Позор! – закричала толпа и двинулась к дверям.

Но неухоженный мальчишка, который охранял их, сказал:

– Вы туда не войдете.

– Мы знаем, что вы, дворники, – сказала та самая женщина, – еще хуже, чем полиция.

– Да! – поддержала ее толпа, а какой-то мальчишка с невыразимым презрением бросил подростку у дверей:

– Сатрап! Полицейский ублюдок!

Но тут толпа рассеялась.

23 мая

Каждый раз, как я наносил визит в Думу, меня поражала оригинальность внешнего вида ее членов. Депутат из Польши был облачен в узкие голубые брюки, короткий итонский жакет и высокие шнурованные ботинки. У него были вьющиеся волосы, и он выглядел как типичный представитель сельского дворянства. На другом депутате из Польши был длинный, до колен, халат из белой фланели, украшенный сложным переплетением темно-красных галунов; с плеч у него спадала столь же длинная мягкая коричневая накидка без рукавов с ярко-красной оторочкой. Здесь же присутствовало несколько социалистов, которые ходили без воротничков, и здесь же вы могли увидеть все мыслимое разнообразие головных уборов. Второе впечатление от Думы – но для меня едва ли не главное – та фамильярная раскованность, с которой члены Думы общались между собой. У некоторых из них была хорошая речь, у других плохая, но все они говорили так, словно всю жизнь выступали в парламенте. Во всяком случае, в них не было ни малейших признаков, что они нервничают или смущаются. Заседания Думы напоминали встречи хороших знакомых в клубе или кафе. В них не было никаких формальностей. Депутат, взойдя на трибуну, порой вступал в короткий разговор с председателем и лишь потом начинал свою речь. А когда, случалось, его призывали к порядку, он пускался в объяснения. На последнем заседании, которое я посетил, депутаты весьма деловито исполняли свои обязанности и справились с делами довольно быстро и без долгих речей. Правда, крестьяне все равно считали, что тут слишком много говорят. Один из них сказал мне: «Здесь есть люди, которые не имеют на это права». – «Кто?» – спросил я. «Например, попы», – сказал он. «А почему попы не могут быть членами Думы?» – осведомился я. «Потому что они получают 200 рублей в год. Чего еще им хотеть?» Если бы такой принцип соблюдался в Англии, членов парламента вообще не было бы.

Но скорее всего, никто не мог бы утверждать, что в Думе царит хаос; сама она воспринимает себя с неподдельной серьезностью. Пока по этому поводу позволил себе пошутить лишь один человек. Красоте зала, в котором заседали члены Думы, способствовало и его окружение; окна над креслом председателя образовывали полукруг и выходили на пространство, где было вдоволь воды и деревьев – нечто вроде пейзажа Версаля кисти Ватто, где в свое время проходили галантные празднества. Буквально на второй день двое крестьян забросали меня вопросами об Англии и парламентском устройстве Великобритании. Они спрашивали о налогах в Англии, какого рода образование я получил, каково положение сельского хозяйства в Англии, как организован севооборот (на этот вопрос я вряд ли мог дать вразумительный ответ) и как долго существует палата общин.