Я был поражен! Откуда он знает меня? Почему он определил, что я по ночам езжу в совхоз? Если я и садился на мотоцикл, то для того, чтобы после работы или полетов в школу успеть. А так он у меня стоял около самолета, и у меня не было никакого времени на нем разъезжать. Можно сказать, я целый день на животе под самолетом ползал, чтобы Каргальцев мог завтра летать.

Я не смог воспользоваться мотоциклом, чтобы поехать на сдачу государственного экзамена. В день экзамена по иностранному языку у нас были полеты. Экзамен с утра, транспорта никакого, доехать до города было не на чем. Одна надежда была на машину, которая после полетов увозила в городок парашюты. Но пока самолеты подрулили, пока я самолет приводил в порядок, на парашютную машину сели всякие шустрые бездельники и я не успел повернуться, как ее след простыл. Что делать? Машина ушла, мотоцикл на замке. Ничего не оставалось, кроме как пешком идти. До города десять километров. «Пока дойду, умоюсь, переоденусь, да еще до школы?.. Нет! Не успеть, пропал мой экзамен, – думал я, но двинулся. – Успею так успею, а нет так нет!»

Когда я подходил к школе, я был убежден, что там никого нет, комиссия посидела час, другой и разошлась по домам. Можно представить себе, каково было мое удивление, когда, войдя в класс, я увидел стол и сидящих за ним трех человек, в том числе и нашу «немку».

– Это кто, Зрнич?

Отвечаю:

– Да, прибыл на экзамен.

Не успел я отдышаться, как она мне предложила взять билет и сесть готовиться. Я взял билет, посмотрел на вопросы и вздохнул, да так, что мой вздох был похож на вопль. Услышав его, она вдруг спрашивает:

– Что вы так глубоко вдыхаете?

– А что же еще в моем положении остается делать? – ответил я.

– Ну что вы, ваше положение не такое уж и безнадежное, – услышал я в ответ.

С горем пополам экзамен по немецкому языку я сдал, и еще одна тройка украсила мой аттестат. На всю жизнь мне запомнился этот день и экзамен. Чужие люди проявили внимание и чуткость, целые часы ждали меня, единственного ученика, а свои «родные отцы командиры» не могли, не хотели от полетов на день экзамена освободить.

Этот год у нас прошел достаточно успешно, я получил аттестат зрелости, и у меня появилась надежда на поступление в академию. В течение года я, как и раньше, много работал и часто летал на своем самолете. Это были полеты в составе пари, звена и эскадрильи. Как-то мы летели эскадрильей, и так как наш самолет был замыкающим в строю, а эскадрилья летела с левым пеленгом, то мне был виден весь строй. Это было удивительное зрелище: самолеты качались, словно чайки на морских волнах. И подумалось мне, что, наверное, всем летящим в этом строю, больше всего хотелось бы сейчас совершить посадку в Белграде, как это сделали в свое время летчики французской «Нормандии» в Париже.

Мы болели за свою эскадрилью, радовались ее успехам и все делали, чтобы они были. У нас было как бы негласное соревнование со второй эскадрильей, которой командовал майор Мартиненко. Это был человек небольшого роста, средней комплекции, необщительный и недоступный для офицеров и солдат. Он почти всегда ходил с орденом Красного Знамени на груди, подчеркивая этим свое превосходство. И хотя у него были все летчики штурмовиками, а у нас переученными бомбардировщиками, наша эскадрилья быстрее стала летать строем и всегда показывала результаты стрельб выше, чем вторая. Он, наверное, не знал, что наши офицеры, все до единого, участвовали в войне. К сожалению, у нас не было такого грозного оружия, как самолет-штурмовик. Но тем не менее подавляющее большинство из нас имели на груди медали «За храбрость» и ордена Партизанской звезды. А майор Цекич командовал партизанской бригадой и воевал с 1941 по 1945 годы, но он никак не напоминал о своих заслугах. А был прост и доступен как офицерам, так и солдатам.