Полина внимала злословию господина Дюпре с молчаливым достоинством. К тому моменту, когда пришло время посмотреть ему в глаза, она уже сама испытывала некоторый стыд от того, что едва не решилась на самоубийство – подобно тем сотрудникам рекламного отдела, о которых тот рассказал. Полина вовсе не была спокойна, нет. Но она смогла, готовясь ко встрече с издателем, мобилизовать все свои внутренние ресурсы и отодвинуть отчаяние на задворки сознания. Глубоко внутри нее оно продолжало бушевать и рваться на волю, словно дикий зверь, но внешне Полина выглядела собранной и решительной, и было тяжело догадаться, каких чудовищных усилий ей это стоило – в особенности сейчас, когда поток ругательств разбивался о ее лицо.

Все эти оскорбления – это лишь следствие испытанного Дюпре стресса, так она убеждала себя, сидя напротив, поджав губы и стараясь не отводить глаз. В конце концов, она ожидала нечто подобное, и все же… К тому моменту, когда парижанин закончил извергать проклятия в ее адрес, внутри у Полины Родченко клокотала злость, а ее кулаки – если бы Дюпре был внимательнее, он бы заметил – сжались от напряжения. «Какого черта он не может держать себя в руках? Этот француз ведет себя так, будто я – нашкодившая девчонка из младших классов», – Полина с ненавистью посмотрела на него, с удовлетворением отметив, что под складками дорогой рубашки у того начинает проглядывать животик. Еще год-другой прежнего образа жизни, и француз превратится из холеного, с замашками мачо, мужика в обвисший неряшливый холодец.

– Я полагаю, все кончено, – сказала Полина, когда Дюпре замолчал. В ответ тот пыхтя полез в ящик стола, вынул оттуда листок, на котором красовалась респектабельная, с двумя львами печать издательства, и протянул ей.

– Это – уведомление о расторжении нашего контракта. Прочтите его внимательно.

Полина мельком пробежала глазами по строчкам, затем сложила и убрала листок в карман.

– …мы выплатим вам зарплату – с начала месяца и по вчерашний день включительно. Вы не можете рассчитывать на выходное пособие. Это связано с тем, что вы грубо нарушили целый ряд контрактных обязательств, самым важным из которых мне видится пункт о поддержании достойной репутации издания. Вы также не сможете рассчитывать на работу в одном из других журналов издательского дома. Говоря это, я имею в виду полный запрет, на любую должность, вплоть до должности уборщицы офиса. Также мы будем вынуждены рассказать правду, если ваш будущий работодатель попросит у нас рекомендации. Кроме того, я лично позабочусь о том, чтобы крупные игроки рынка – если для кого-то из них вчерашнего происшествия будет недостаточно – впредь отказались иметь с вами дела. И, да, последний пункт. Вы должны немедленно выехать из апартаментов, которые снял для вас «Актуэль».

– Это все? – спросила Полина.

– Нет, – сведя к переносице кустистые брови, господин Дюпре вглядывался в нее через свой массивный стол – так внимательно, будто хотел увидеть на лице Полины объяснение всем случившимся накануне событиям. – Перед тем, как вы покинете это здание навсегда, я хочу поинтересоваться. Почему все это произошло? Почему вы, прошедшая пять собеседований, вставшая у руля крупнейшего модного журнала, не смогли различить подделку там, где ее увидел и слепой? Почему первым ее заметил этот чертов фотограф, а не вы? Почему вас вообще потянуло на подделки? Бог мой, да гардеробная «Актуэля» просто по швам трещит от вещей! Объясните мне, какого черта вам понадобилось покупать клатч в переходе?

Полина могла бы рассказать про спешку, которой сопровождался ее отъезд во Францию, про хаотичный заезд в московский бутик «Луи Вьюиттон» по дороге в аэропорт, и про то, что она была так обессилена после перелета, что не нашла даже сил по-хорошему рассмотреть свои покупки, а просто взяла одну из них и поехала на свой первый показ. Она могла бы заявить, что покупала сумочку в официальном магазине и не имеет ни малейшего представления, почему та впоследствии оказалась поддельной. Но к чему все это? Чем могут помочь эти запоздалые и до крайности нелепые объяснения – уж что-что, а их нелепость Полина прекрасно осознавала – тем более теперь, когда ей уже объявили о расторжении контракта и о намерении полностью уничтожить ее жизнь. «Я позабочусь лично, чтобы никто из игроков рынка, не имел с вами дел…», – эти слова господина Дюпре эхом отзывались в ее голове. Ее щеки пылали, сердце бешено колотилось. Ей хотелось выкрикнуть что-нибудь обидное в лицо этому человеку – холеному, с дорогим маникюром, ей хотелось наслать на него проклятие, пообещать небесную кару, но все, что в итоге позволила себе Эльвира, это тихо, но отчетливо произнести: