Вот человек и есть это непрерывно воспроизводящееся осознание того, что под ним шевелится хаос и никакими скрепами, никакими структурами этот хаос не упорядочить, не закрепить. А это значит, что во всякой структуре всегда будет нечто нами не структурируемое.

У греков хаос понимается как зияющая бездна, которая, в свою очередь, может пониматься и как пустота, и как ничто, и как вечное становление. Зияние указывает на зев, на разверзшуюся пасть, в которой все пропадает. В хаосе нет связи между началом и концом. Здесь существуют начала, которые никак не начнутся, и концы, которые никак не закончатся. А значит, в нем есть все. Хаос есть место, которое вмещает себя в целое. А его беспорядочность оказывается творческой полнотой.

4. В современной французской философии понятие хаоса заменяется хаосмосом, тем, что не является ни хаосом, ни космосом, а чем-то средним, неустойчивым и нестабильным. То есть Лиотар и Делез попытались в самой материи языка утвердить нестабильность, бесструктурность хаоса, показывая неразличимость в нем хаоса и космоса. Хаос потенциально космичен, но эта его космичность имеет множественный характер. Она не ограничена единственно возможной версией обретения смысла.

Кант в «Основах метафизики нравственности» настаивает на том, чтобы мы мыслили поступок человека свободным и необходимым в одном и том же смысле, в одном и том же отношении. Не может быть так, чтобы в одном отношении я был свободен, а в другом – нет. «Человек должен и представлять и мыслить себя таким двояким образом»[1]. А это значит, что аналитика человека, ограничиваясь плоским правдоподобием, не может помыслить необходимо соединенным то, что исключает друг друга. Человек – это практический априорный синтез чувственного и сверхчувственного, которому не надо выходить за пределы самого себя, чтобы найти безусловное для условного, умопостигаемое для чувственного.

Абсурд, – говорит Делез, – есть то, что существует без значения, как, например квадратный круг или гора без долины[2]. Чем плоха эта формула? Эта формула плоха тем, что она заставляет нас понимать абсурд концептуально. Например, я взял лестницу и залез на крышу. Лестница имеет для меня значение. Но для того, чтобы ходить по крыше, мне лестница не нужна. Она для меня не имеет значения. Но следует ли отсюда, что я буду абсурдно ходить по крыше? Нет.

Формула Делеза нехороша тем, что она связывает абсурд с существованием и не связывает само существование с чувством. Ведь существование само по себе может быть дано в представлении или в понятии. Но абсурд нельзя дать в представлении в силу его двойственности, так же как о нем нельзя составить понятие в силу его неоднородности. В понятии мы можем дать философию абсурда, но не абсурд.

Вывод: абсурд может быть дан только чувством. Чувство невозможного есть чувство абсурда.

Открывая книгу Камю «Бунтующий человек», мы читаем: «…Речь пойдет о чувстве абсурда, обнаруживаемом в наш век повсюду, – о чувстве абсурда, а не о философии абсурда, собственно говоря, нашему времени неизвестной».

Вот, например, как передает это чувство Хармс в рассказе «Голубая тетрадь № 10». Был, – рассказывает Хармс, – один рыжий человек. Это был странный человек. У него не было волос, не было ушей, рта, носа, внутренностей. У него ничего не было. А коль ничего у него не было, то и говорить не о чем.

В терминах Делеза рассказ Хармса звучал бы так. Был один рыжий человек. У него не было ни волос, ни носа, ни ушей, ни печени, ни сердца, ни головы. У него было просто тело, которое следовало бы назвать телом без органов.