Когда украинские казаки в 1654 году присягнули на верность царю Алексею Михайловичу, они пытались в соответствии с традициями казацких «умов», договоров получить равноценную присягу, равноценные обязательства от московского правительства, на что московский посол В. Бутурлин ответил категорическим отказом. Но именно потому, что переяславская присяга была односторонней, а вовсе не равным договором между царем и Радой, украинское казачество спустя четыре года начало искать согласия с поляками. Показательно, что в Гадечском трактате с Польшей 1658 года уже прописаны обязательства польской стороны перед украинским казачеством. Речь идет о неслыханном в Московской Руси: об открытии на Украине двух университетов, о введении свободы преподавания, свободы исследования, свободы печати, даже в области церковных дел.

Н. Трубецкой тем не менее признавал ту правду, что украинцы видят свою жизнь несколько другими глазами, чем великороссы. Так уж получилось, пишет он, что русские, ведя на протяжении веков борьбу с татаро-монголами за независимость и сохранение своего византийского первородства, сформировались прежде всего как государственническая нация. В украинской же национальной идентификации изначально нет того государственничества, которое характерно для русских. «Для украинцев, – утверждает историк, – государственность большого стиля была чем-то чужим и внешним, ибо она ассоциировалась для них с государством польским, от которого им приходилось обороняться. Развиваясь в постоянном отмежевании от давления государств, они, естественно, были склонны к известному государственному минимализму, граничащему с анархией»[7].

Действительно, теоретиками анархизма были русские – М. Бакунин, П. Кропоткин. Но создал на основе анархизма регулярную армию только украинец Махно, рекрутируя в нее именно украинских крестьян.

В отличие от украинцев великороссы как нация «выросли и развились в государственном строительстве, в сознании колоссальных возможностей и миссии государственного объединения, государственность большого стиля была для них национальным делом, национальной миссией, а потому естественным для них (русских. – А. Ц.) являлся известный этатизм, государственный механизм, по необходимости связанный с некоторой жестокостью в государственной власти»[8].

Очевидны несколько выводов. Во-первых, требовать от Украины невозможного, что противоречит исходной антирусской природе украинской национальной самоидентификации, – только во вред России. Требовать невозможного, например, интеграции Украины с Россией в рамках Евразийского союза, значит только подогревать прозападные эмоции ее нынешней элиты. Хорошо известно, что антиукраинская риторика бывшего мэра Москвы Ю. Лужкова и одновременно его попытки создавать различного рода «русские партии», вступающие в конфликт с руководством Украины, напротив, до сих пор только способствовали консолидации современной украинской нации, консолидации украиноговорящей Украины с западной.

Во-вторых, еще больше вреда приносят России ее доморощенные специалисты по Украине, которые открыто оскорбляют национальное достоинство украинского народа. К сожалению, в нулевые годы Кремль посылал работать на украинском направлении, как правило, откровенных украинофобов, что вело к осложнению и без того сложных отношений между Москвой и Киевом. Сейчас ситуация меняется в лучшую сторону, но подлинного понимания самой сложности выстраивания прагматичных отношений России с Украиной нет до сих пор. Не учитывая уроки прошлого, мы забыли, что российское донорство в украинскую экономику во время правления Л. Кучмы не подвинуло реальное сближение стран ни на один шаг.