– Здравствуй.

Сухощавый старик улыбался, сутуло замерев в шести шагах. Ему должно было быть под восемьдесят, но высокий рост, сверхъестественная модификация внешности и подтянутость не позволяли дать больше семидесяти трёх. Он был во всём чёрном, словно монах. Плащ, не такой уж тёплый для поздней осени, красноречиво висел на выпирающих костлявых плечах. Кроме плаща старик носил седые волосы длиной по плечо, ухоженную бородку и усы. На лице его застыла дружелюбная усмешка, судя по характерным морщинам обитающая там не первый год.

– Здравствуй, – проигнорировав внешнюю разницу возраста, ответил Рюрик.

– Что же ты не поднялся? – старик вопросительно вскинул брови. – Уже одиннадцать. Наследники вот-вот разъедутся.

По-отечески мягкий упрёк выдавал природу старика.

– Не хочу, – без неприязни буркнул Рюрик, опуская взгляд.

– Надо, – убедительно произнёс старик.

Бессмертный снова без энтузиазма глянул на него. Старик был не прост. Ему могло быть больше восьмидесяти. По крайней мере, он не производил отталкивающего впечатления.

– Там тьма, – добавил Рюрик, проверяя его.

– Куда ж без неё, – вздохнул старец, всколыхнув очень светлый и густой ореол вокруг своей тщедушной фигуры.

Рюрик поднялся. Старик, не остерегаясь, повернулся сутулой спиной, неторопливо шагая к огромной шишке на теле города, к его мозгу, его раковой опухоли. Отсюда во все части света шли косноязычные, бессловесные зовы, настойчиво толкающие на выгодные кому-то поступки. Те, кому выгодно, находились поблизости, пили кровь трудовых успехов наций, провоцировали войны и переделы власти, распределяли природные ресурсы, мать их…

Рюрик ненавидел их заочно… старик несколько смущал. Не похож на алчного любителя роскоши.

Но ведь подлинная власть она не бесхитростная падкая на блеск сорока, хватающаяся за самое броское. Власть доподлинная не стремится привлечь внимание и не пускает пыль в глаза… она пристраивается невзрачной пиявкой, посасывая кровь, но не всю, а так чтобы не убить…

У старика был характерный рисунок губ, не столько внешний вид, сколько зафиксированное положение – он привык распоряжаться, командовать и решать за других, господин по рождению, хотя, поговаривают, к генетике господство отношения не имеет. Рюрик сомневался.

Пока шёл за стариком, в голове сохранялась ватная пустота, словно мозги подменили наполнителем для мягких игрушек. Бессмертный послушно шёл следом, словно пол стал зыбким, словно под ногами были сплошные ловушки, словно если наступишь мимо следа умудрённого годами старика – рухнешь во внезапно разверзшийся люк, в кипящую лаву, в вязкую болотистую трясину…

Подтянутые лакеи в безукоризненных костюмах услужливо распахнули двойную дверь. Створки украшал барельеф, мелкий и хлопотный. Засеянные поля, леса, река, тучные стада, дикие и одомашненные, хоругви, одиноко парящий в небе орёл, царящий над суетливой земной жизнью.

В коридоре с выложенными аккуратными белыми плитами стенами – сверкающе белыми, как кварц, но Рюрик не слышал, чтобы кварц использовали в отделке – горел мягкий свет. Люстр на потолке высоко над головой не было, светильники располагались на уровне чуть выше головы на стенах и изображали факелы, чьи навершия не венчали привычные лампочки, на них были конусы чего-то походящего на огонь, но не реагирующего на хлопающую дверь, дыхание и прочие сквозняки, что-то статичное. Огненные конусы лежали на выступах из того же самого кварца, крепящихся к стенам без зазоров и намёков на стык.

Рюрик вдохнул не вызывающий доверия воздух.

Мягкость антуража не вводила в заблуждение – некоторые знают, как понравиться, и не стесняются этим пользоваться, но это ещё не значит, что ими двигают добрые побуждения.