Нужно было забирать одного, а оставить двоих. Но да задним умом все крепки.

Он ненавидел себя, большого и сильного. Ему впервые пришло в голову, что он какой-то не такой, не самый могучий, а какой-то неудобный, ущербный. Сидел в опустевшем стойбище на рассохшемся пне, смотрел невидящими глазами, с каменным лицом, не пил и не ел, хотя у потухшего кострища лежал его большой закопчённый кус оленины.

Надо было видеть его, когда за ним всё-таки пришли. Вокруг единственного брата сестёр сомкнулись медвежьи объятия. Лицо, плотно обросшее бородищей, осветилось, ожило. Не бросили, всё-таки не бросили. Было стыдно перед ним. Теперь было стыдно перед младшей. Но сколько не думал, не мог сообразить, какой из сестёр преподнести такой подарок. И «повезло» самой маленькой.

Безымянный переступал с ноги на ногу. Он был привязан к дереву, но оно как-то терялось за ним. Целое приключение было отмывать его и стричь густую гриву ножом. Он на всё соглашался, охотнее кого-либо из товарищей, и избавиться от шкуры, прикрывающей и греющей тело, и от кущ чёрных волос на голове. Почти что помогал себя привязывать.

Пожалуй, реши он дёрнуться с места, корни не выдержали бы.

Младшая подошла ближе, уже привыкшая к виду безымянных.

Загребёт лапой и привет, девочка умрёт не от ужаса, от переломов.

– Совсем малышка, – пробасил безымянный, задерживая дыхание, когда его могучего тела касалась тонкая ладошка.

Брат не торопил сестру.

Безымянный осторожно, словно для оценки веса, поднял её на руки, она взвизгнула, поболтала в воздухе ножками, смеясь. Брат не вмешивался.

На животном: Я отвяжу тебя. Веди себя спокойно. Положи её. Ложись сверху, не придави…

– Подожди! – вмешалась младшая. – Отвернись!

Брат смерил её взглядом. Не было желания в очередной раз «держать свечку» над деянием. И не хотелось загубить двухнедельный труд. И не хотелось, чтобы маленькая хрупкая младшая погибла в чрезмерно сильных руках. И не хотелось, чтобы медведеподобный безымянный упустил свою жизнь. И все они упустили свою жизнь. Размышления были мучительны, отнимали силу физически, утомляли…

Брат отвернулся.

– Скажи ему сесть.

На животном: Сядь.

Зашуршала солома. Напряжение чувствовалось между лопатками, хребтом – безымянный боялся навредить младшей. Она ничего не боялась. Снова стало слышно шорох. На землю упало что-то нетяжёлое. Нечему кроме платья. Брат сглотнул здоровый плотный комок в горле. Безымянный не издавал ни звука, оглушённый видом.

У неё не было сил одеться. Как бы деликатен не был безымянный, он был огромен, силён и долгое время одинок. Убедившись, что она в порядке, хоть и бездвижна, он долго копался с платьем, разбираясь, как вернуть его на белоснежное гладкое, чуть влажное от него тело. Брат не оборачивался. Когда шли к убежищу, не потребовал отдать спящую сестру, и второй конец верёвки безвольно волочился за великаном следом.

– Я думал, меня оставили навсегда, – доверительно, низким густым голосом пророкотал безымянный мужчина. – Сидел бы там, пока не умер…

Разумная с гордым ещё целовались у озера. В тёмно-синем небе светили многие звёзды. Под ногами хрустела сухая и сочная трава. Шёл второй месяц лета, проклятие было снято.

Брат вдыхал свежий ночной воздух полными лёгкими. Никто не спал. Их ждали.

На девичьем: Это мужчины. Понимаете?

Сёстры понимали. Мужчины тоже понимали.

С утра сидели у стены большой одноэтажной постройки на сваях. Её складывали из цельных брёвен, без окон. Без окон она обещала и остаться. Нечего вставить в рамы, а скоро дети пойдут. Младенцам не нужны сквозняки.

Его от души хлопали по плечам. Если тянулась погладить тонкая рука, её мягко разворачивали и устраивали на прежнем месте, поближе к себе. В кругу передавали еду, разговаривали, смеялись. Все понимали друг друга.