Эсфирь поджала губы, повернулась к Лёне, спросила, что ещё ему положить на тарелку…

– Интересно, конечно, на француженку посмотреть, – усмехнулся Макарыч, заглянул жене в глаза, – Почему моя девочка загрустила?

– Так… – Мила вздохнула, – Спой, Антрей!

– Гитары нет.

– У Макса есть.

– И то верно! – просиял Макарыч, – В гостиной пылится. Твоя?

Макс помотал головой:

– Жены.

– Сколько струн?

– Семь. На ней сто лет никто не играл. Наверное, расстроена совсем…

– Макс, принеси пошалуйста, – мягко попросила Мила.

Макс поднялся, пошёл в дом.

Макарыч очень долго настраивал гитару. Все притихли, разомлели, слушали нестройное бренчание и наслаждались вечером, запахами, цветами, коротким северным летом. Наплывала белая ночь, заблестела роса, но было непривычно тепло и хотелось просто быть, быть в этой минуте, и невозможность удержать и повторить делала её бесценной, самой важной минутой в жизни.

– Ну, что ж, господа… – откашлялся Макарыч, – Давайте ещё по чуть-чуть и отдадимся музе…

Он мягко перебирал струны, пел негромким глубоким голосом, Мила, склонив голову к плечу, с нежной улыбкой слушала мужа.

– Ночь светла, над рекой тихо светит луна… И блестит серебром голубая волна…

Фира тоже улыбалась Макарычу и покачивала головой в такт музыке. Алекс подпевала одними губами. Снежана, едва заметными движениями пальцев, постукивала по столу, как по клавишам.

«Как смотрит на Андрея жена! – думал Макс, – Сейчас вечеринка закончится, все разбредутся кто куда, но его-то сегодня ещё ждёт любовь, можно не сомневаться! Все женщины за этим столом годятся ему в дочери, но глядят на него влюблёнными глазами… Как так?»

Макс осёкся. Снежана перестала стучать пальцами. Она вся застыла, замерла и уставилась неподвижным взглядом куда-то за спину Макса. Макс обернулся, всмотрелся, разглядел в серых сумерках мужской силуэт за своим забором. Снежана тем временем, наконец, сбросила с себя оторопь, поднялась, быстро суетливо заговорила:

– Мне пора… Владик за мной пришёл… Спасибо, что пригласил, Пашенька… Неловко вышло – я с пустыми руками… В следующий раз обязательно…

– Снежа! – перебил её Макс, – Хочешь, я пойду с тобой?

Она в ужасе подняла на него глаза:

– Не вздумай! – потом обвела всех сидевших за столом быстрым взглядом, пробормотала «Хорошего вечера», засеменила через двор, вышла за калитку, с опущенной головой подошла к мужу, взяла его под руку и они пошли вниз по улице. Все сидели с мрачными лицами, Фира, очень бледная, смотрела вниз, Стрепетов чавкал квашеной капустой.

– Что же это такое? – растерянно заговорил Анатоль.

– Тирания, – хмуро сказал Макарыч.

– Но почему она это терпит? – возмутился Серж, – Бьёт он её что ли?!

– Не говорите чепухи! – тихо и зло произнесла Эсфирь, Стрепетов поперхнулся.

Макарыч кивнул:

– Согласен, это чепуха. Уверен, что он её и пальцем не трогает. Это такой особенный человек.

– «Особенный»? – переспросил Серж.

– Именно. На нём всегда бархатный плащ, начищенная шпага, звенящие шпоры… Мы-то все знаем, что король на самом деле голый, и он злится, чурается, он нас не любит! И находит нежное создание, которое видит у него на голове, вместо намечающейся плеши – корону. Он хватает это создание, сажает в клетку и заставляет каждый день повторять – на тебе корона, ты царь, ты бог!

– У тепя косынка, – раздумчиво сказала Мила.

– А? – не понял Макарыч.

– Косынка, повязанная концами назат. Чёрная шёлковая рупаха, красный шарф вместо пояса, и польшой такой нож, знаешь, как тля сахарноко тростника… Ты клаварь пиратов, моя шхуна тонула, а ты меня спас.

– Ты серьёзно?! – восхитился Макарыч и все, даже Фира, рассмеялись, – Дааа! Мы все купаемся в иллюзиях и украшаем жизнь мечтами… – он повернулся к жене, – Я не спасал тебя с тонущего корабля. Ты жила одна в лесу, златовласая красавица, очень нежная и очень добрая. Меня изранил медведь, я дополз до твоей хижины, а ты меня выходила и полюбила, такого, как есть – старого и всего в шрамах…