Бушуй миновал Софийский собор, епископский терем, амбары с городскими припасами, свернул одесную к Наместному двору. Дождь унялся, избы, строения ясно выступали из сумрака.

В училище на Наместном дворе ходили отроки всех сословий – поповские, купеческие, боярские, чада ремесленников. «Книжной науке» в училище при Софийском соборе обучались отроки, прошедшие чтение «по низам» и «по верхам», умевшие писать на бересте и церах. Здесь читали Священное Писание, послания апостолов и прочие Божественные тексты, а писали гусиными перьями чернилами из ржи на кожах. Книжное учение постигали будущие писцы, священники, чада именитых горожан. Для иных двери были закрыты. Розгами секли и будущих священников, чад и простых, и именитых людей.

Уныл день в середине паздерика. Робким светом, проникающим сквозь бычьи пузыри, коими затянуты малые окошки, скудно освещаются горницы, потому на столах стоят жировики. В споде отца Зиновия отроки учат аз-буки-веди. В споде отца Авилы – пишут на церах и бересте, читают Псалтирь и Часослов. Отец Зиновий – поп из причта церкви Бориса и Глеба. Поп Зиновий тощий, длинный, бородёнка куцая, плечи узкие. Всё у него длинное – и пальцы, и руки, череп вытянут. От длинноты тело согбённое. Поп Зиновий – постник, скоромное ест два раза в год, лик тёмен и угрюм во всякие дни, улыбка никогда не освещает его. К отрокам поп безмерно строг, любит повторять: «Грамота нужна для познания слова Божия, дабы добрый христианин во всякий день мог читать Священное Писание и жить по Христовым заповедям». Частенько его длинные пальцы ухватывают ухо нерадивого отрока и с выкрутом тянут вверх. Нет такого дня, чтобы пяток отроков не уходили домой зарёванными.

Отец Авила туловом плотен, борода русая прямая, глаза с хитринкой. Отрокам уши не дерёт, но весело с прибаутками дёргает за вихры и раздаёт подзатыльники.

Был в училищной избе и свой Кербер – служка церкви Бориса и Глеба Агапий. Мёл Агапий избу, заправлял жировики, зимой топил печь. Имел служка ещё одну обязанность – помогал попам в обучении. Не всегда наука доходила до отроков словесно, требовалось помочь телесно. Для того Агапий «вгонял науку через задние ворота». Приступая к исполнению священной обязанности, сердобольный служка приговаривал:

– Жалко мне вас, мальцов, а ничего не поделаешь, надобно посечь. Иначе не дойдёт наука до самого нутра, обсыплется, как шелуха. Тятька-то сечёт? – Получив утвердительный ответ, приговаривал: – Правильно делает. Не из жестокосердия сечёт, а из чадолюбия. Ибо хощет, чтобы из вас, мальцов, добрые люди выросли, а не вертопрахи или, упаси Боже, тати какие.

Шмыгая носами, утирая зарёванные лики, подтягивая порты, нерадивые отроки клялись себе: отныне науки от зубов отскакивать будут! Проходил день-другой, седмица, и всё повторялось вновь. Как было не запутаться в малом и большом юсе, тверде, червях, ерах. В пользе розог для успешного обучения были уверены безраздельно все – и попы, и настоятели, и епископ, и родители отроков.

Три десятка отроков надышали в избе, но всё равно зябко. Бушуй обтёр поршни о солому, насыпанную Агапием у дверей, прошёл в дальнюю горницу. В первой занималась спода отца Авилы. Вихрастые содружники по училищу прыгали козлами, награждали друг друга щелбанами, словно старались напрыгаться на целый день.

Бушуй сел рядом с Липком. Тот сидел молча, пошмыгивая носом. Бушуй спросил участливо:

– Опять драли?

Липок шмыгнул, вздохнул обиженно, буркнул:

– Угу.

Дверь хлопнула, в избу вошли попы. В горницы, словно навьи заглянули, отроки с застывшими ликами, онемевшими устами встали вдоль столов. Осенив подлетков крестным знамением, попы зачали «Отче наш». После Господней молитвы нараспев затянули молитву о науке: