– Я нормально. Заутре побегу в Новгород, Вышеслава хоронить. Когда привезёшь Ярослава, посажу его на стол Новгородский, да и ворочусь сразу, а то тут, кабы тоже не пришлось тризну править.

– Так мы до Смоленска можем вместе ехать, Владимир Святославич.

– Добро! Готовься. Возьми с собой отроков оружных двадесять и заутре побежим.

Широкой лентой извиваясь, среди холмистых берегов несёт свои воды Днепр. С одной стороны на низком берегу сплошь леса, а на другом, высоком берегу, стольный град Киев разросся во все стороны. Днепр начинается за пределами страны, на Валдайской возвышенности, где вытекает из небольшого болота маленьким ручейком. Этот ручей, взяв с собой воды Припяти и Десны, становится большой рекой. Он медленно несёт свои воды мимо Смоленска, Чернигова, Вышгорода и Киева. Шли правым берегом Днепра. Вышгород прошли намётом, даже не придерживая коней. До Смоленска добирались без малого неделю. Только прибыли, едва обнявшись с сыном, Владимир

приказал:

– Собирайся, со мной поедешь в Новгород, хоронить Вышеслава. Переночуем и заутре в путь.

Станислав тут же велел своим отрокам готовить коней. Владимир пошёл проведать Адель. Она сильно постарела, но глаза, по-прежнему, смотрели весело. Они обнялись.

– Долго же ты ехал ко мне, князь, а я тебя ждала, – усмехнулась Адель.

– Эх, милая, столько дел навалилось, что совсем не остаётся время на жён?

– Нонче да! А, молодым был, ни одной юбки не пропускал, и на государственные дела тебя хватало! – рассмеялась Адель.

На неё он не мог сердиться, даже за такие греховные намеки, она всегда была озорной. Умела его увлечь в свою опочивальню так, что он не успевал опомниться, как оказывался на её ложе.

– Ныне путь у меня горький, сына хоронить еду.

– Я узнала об этой горести ещё ране тебя, князь, и скорблю по твоей утрате.

– От кого узнала?

– Течец новгородский сказывал, он же через Смоленск к тебе бежал.

Поговорили немного, вспомнили уже умерших Рогнеду, Изяслава, его сына Всеслава, пережившего отца всего на три года и Мальфриду, да и расстались. После Смоленска Владимир Святославич и Претич расстались. Великий князь с сыном Станиславом свернули на Полоцк, а Претич с отроками побежал в Ростов.

Князь Брячислав встретил деда хорошо, оно и понятно, он находился в его воле, усадил за накрытый стол, стрыя тоже пригласил за стол, но как-то нехотя, видно было, что Брячислав испытывает неприязнь к Станиславу. Сидели, поминая умерших, выпивали за помин их души.

– Пора бы и мне на покой, да что-то Бог не зовёт, – грустно произнёс Владимир, – сыновей вон двух забрал, внука, а меня забыл.

– Не торопись, дед. Всякому своё время. Живи, покуда.

– Живу-у, – буркнул с грустью Владимир. – Живу. А зачем? Ведь грехов на мне, как блох на собаке.

Владимиру, слегка захмелевшему, вдруг захотелось снять тяжесть со своей души за все свои грехи и повиниться хотя бы перед внуком. Не случилось перед его отцом, бабкой, так хоть перед ним. Всё же его корень, от «змеюки полоцкой» строптивой и потому всегда такой желанной.

– Тебе бабка не рассказывала, как я её в жёны брал?

– Рассказывала.

– Поди, срамословила меня?

– Обижена была за отца и братьев. Срамила, но всю жизнь тосковала по тебе.

– Обижена была. Если бы её отец отдал Рогнеду за меня по-хорошему, а они же не просто отказали мне, князю, как последнему холопу, а поиздевались надо мной. Вот я и пошёл его воевать. А когда меч поднят, надо рубить, я и разгулялся в сердцах. Горяч был в молодости.

– А братьев бабкиных пошто порешил?

– Братьев-то? – переспросил Владимир, – они в сече опрокинулись, как вои, я к ним руки не приложил.