. Вслед за выборами Иосифа Тризны последовала «элекция» нового киевского митрополита – Сильвестра Коссова. Вплоть до своей смерти киево-печерский архимандрит, будучи, фактически, вторым лицом в митрополии был последовательным сторонником и правой рукой Коссова (так, например, московский посол Г. Унковский даже спутал их), сопровождал его практически во всех дипломатических поездках и присутствовал при переговорах с иностранными послами. Это упрощает нам в определенной степени решение вопроса о том, каких взглядов во внешней и церковной политике придерживался Иосиф Тризна.

Архиерейское служение архимандрита выпало на поворотный момент в истории украинских земель – ровно через год после того, как Иосиф заполучил печерскую кафедру, вспыхнуло восстание под руководством Б.М. Хмельницкого. Оказавшись «между молотом и наковальней» – лояльностью по отношению к королевской власти и реальной зависимостью от казачьей верхушки, печерский архимандрит вместе с митрополитом стал посредником между Варшавой, обещавшей в могилянский период наделить высшее православное духовенство магнатскими привилегиями, и казаками, выступавшими от лица всех православных Речи Посполитой. Уже летом 1648 г. архимандрит вместе с митрополитом был принят в казацком военном лагере в Белой Церкви, где призывал гетмана к заключению мира с поляками49.

Как люди шляхетского происхождения50, Сильвестр Коссов и Иосиф Тризна, почувствовавшие под собой прочную почву в годы «золотого десятилетия» – правления короля Владислава IV, приняли крестьянско-казацкое восстание более чем скептически. В частности, во время очередной ссоры с Коссовым, Хмельницкий угрожал утопить митрополита в Днепре51. Накануне восстания в мае 1648 г. в киево-печерской типографии был напечатан панегирик будущему заклятому врагу казаков – князю Иеремии Вишневецкому, в котором выражалось пожелание князю победы над врагами и бунтовщиками. При этом на одной из гравюр растоптанным врагом был изображен запорожский казак52. В 1649 г. у Тризны и прочих представителей православного духовенства, однако, появился шанс упрочить свое положение в Речи Посполитой – они были посланы в Варшаву с миссией, целью которой было исполнение статей Зборовского договора, касающихся «греческой религии». В том числе, речь идет о пункте, согласно которому православное духовенство было уравнено в правах с католическим, а киевский митрополит должен был получить место в сенате. Однако, несмотря на то, что посланники проявили полную лояльность по отношению к королю как «граждане отчизны (Речи Посполитой – Д.С.) и подданные королевской милости»53, Сильвестр Коссов в сенат допущен не был.

В то же время источники доносят до нас сведения, говорящие о настороженном отношении киевского духовенства к польскому правительству. Так, в Посольский приказ приходили известия о том, что Тризна писал гетману, опасаясь, «что король и сенатыри все православные монастыри и святыя Божи церкви розорить, а властей и иноческий и священнический чин и православных христиан посадских людей пришед в городы всех злой смерти придать»54.

Оказавшись в столь щекотливом положении, Коссов и Тризна, как кажется, склонялись в сторону польской власти и хранили молчание в период наиболее интенсивных отношений гетмана с Москвой. Однако расценивать высшее православное духовенство в качестве своеобразных королевских «лоббистов» в казацком лагере также не стоит. Во время Освободительной войны, когда киевская митрополия могла оказаться (что и произошло впоследствии) по разные стороны государственных границ, высшее православное духовенство надеялось сохранить единство своей епархии, пусть и под властью польского короля. Именно с этих позиций, как нам кажется, следует расценивать письмо, написанное митрополитом королю после завоевания Киева польско-литовскими войсками в 1651. «Божья десница, – писал Сильвестр, – восстановила добродетель и бросает необузданный плебс под ноги наияснейшему королевскому величеству»