Всю неделю общался с управляющими, занимался в обнаруженном маленьком спортзале, да Миланья по приказу папки подшивала четыре газеты и один журнал – вот освежал в памяти события за год. А персональных компьютеров не было даже у бояр – ещё не изобрели.

Первого вересня я накинул на плечо сумку, чмокнул в щёку Миланью и в сопровождении Авдея и Мухаммеда поехал в Кадетский корпус. Располагался он загородом, опять ехали через весь город.

Двухэтажные дома корпуса опоясывал кирпичный забор. На КПП мне и двум моим охранникам дали ещё и сопровождающего, и он проводил нас в высокое здание. На втором этаже я сдал документы строгой тётке в очках.

– Московский боярин? – усмехнулась она, проглядев бумаги. – Редкий случай.

– Такова воля покойного отца, – сказал я пространству перед собой.

– Ну-ну, – неопределённо хмыкнула она. – Тебя зачислят лишь на общих основаниях, – она поверх очков обратила взор на провожатого. – Проводите юношу в казарму.

Вышли из дома мои охранники, я и военный.

– Мы пойдём тогда, – сказал за двоих Авдей. – Служи достойно, боярин!

– Пока, парни, – сказал я, сделав им ладошкой.

Они ушли, мы с провожатым проводили их глазами.

– Запомни, пацан, – грозно обернулся ко мне военный. – Отныне ты не боярин, а курсант Большов!

– Угу, – выразил я согласие.

– Чего? – сразу взбеленился воин.

– А ты меня ударь, – дружески посоветовал я. – Не хочешь? Тогда выполняй свой долг. Как следует отвечать в таких случаях?

– Так точно, – промямлил военный.

– Попробую запомнить, – улыбнулся я. – Ну, веди в казарму.

В казарме один военный сдал меня другому и сразу ушёл. Я переодевался, а второй военный досадливо поглядывал на часы. Мы прошли на плац. Там наше отделение абитуриентов отрабатывало строевой шаг…

Господи! Как я возненавидел этот плац! Если мы не ели, спали, не проходили мед-тесты или не сдавали экзамены, то обязательно маршировали. Причём, в столовую, на спортплощадку, в аудитории или в казарму мы шли только строевым шагом. С песней.

Никто из инструкторов не поднял на меня руки, не повысил голоса. И это касалось всех учеников. Лишь монотонное:

– Упор лёжа. Встать. Упор лёжа. Встать…

Никого не держали, уйти собираться можно было прямо из строя. Мы провожали их глазами и думали, какого чёрта всё ещё стоим в строю!

– Упор лёжа. Встать. Упор лёжа. Встать…

Потом нас собрали всех вместе последний раз. Военный зачитывал списки:

– Авдеев восемь баллов, не прошёл, до свиданья. Акинфеев девять баллов, но не сдал кросс, до свиданья. Андреев девять баллов, физкультуру сдал, зачислен. Апанасенко десять баллов, физкультуру сдал, зачислен…

А припекало ещё по-летнему. Мы стояли смирно и слушали военного.

– Большов десять баллов, физкультуру сдал, зачислен…

Что? Я сдал?! Улыбка глупого счастья разлилась на физиономии. И так легко стало стоять смирно…

Ещё две недели строевых упражнений, и присяга.

«…пусть меня покарает рука моего товарища»…

Теперь нас можно не просто бить, отныне командир обязан убить каждого, чтоб добиться подчинения. Мы вышли на огневой рубеж, всего по три патрона, чтоб привыкали. По очереди заступили на охрану оружейки. Ночами никого, хоть умедитируся…

– «Стой, кто идёт»! – а в руках винтовка, и уже дослана в ствол чья-то смерть.

Через месяц начались занятия. Мы встретились со старшими курсами…

– Ух-ты, кузен и правда здесь! – радостно сказал Миша, старший сынок тёти Светы, и перешёл на злобное шипение, – Ну, теперь тебе учёба покажется адом!

– Хорошо, – ответил я спокойно. – Тебе глотку прямо сейчас перегрызть?

Миша сразу не нашёлся с ответом.

– Ну, как хочешь, – улыбнулся я. – Перегрызу как-нибудь потом.