– Я про другое!

– Эм-м? – непонимающе уставился он на внезапно разгорячившуюся девушку, в чьих глазах вовсю плясал огонёк ярости.

– Питрин покинул академию где-то в четыре часа по полудни. Он должен был пройти Вирград насквозь, чтобы до наступления позднего вечера добраться до вдовы, о которой я ему рассказывала. А там, даже если она ему отказала в ночлеге, смысла возвращаться в город я для него не вижу. У него не было ни паданки1, чтобы искать кров на каком‑либо постоялом дворе.

– И что?

– Да как это что? – удивилась на друга Мила. – Из-за этого выходит, что он не успел даже покинуть Вирград. Кто-то остановил его по дороге. Остановил и убил, вот.

– То, что Питрина убили в Вирграде, ежу понятно, – кисло морщась, ответил Саймон. – Кому ж это надо из пригорода в город тело тащить, чтобы его в местной бочке прятать?

– Да, но, согласись, что Питрин не из тех ребят, кто проблему на ровном месте словить может.

Несомненно, Саймон был согласен со сказанным. Однако, он промолчал и ненадолго уставился себе под ноги, как если бы всерьёз обдумывал что-то. Вид у него сделался на редкость задумчивый и хмурый, а потому Мила вздрогнула, когда друг снова посмотрел на неё.

– Саймон, ты чего? – даже испуганно прошептала она, настолько его лицо показалось ей чужим. Но наваждение прошло быстро. Всего миг, и жуткий Саймон стал прежним Саймоном.

– Пытаюсь сообразить, не дурак ли я.

– Что?

– Да по тебе, Милка, видно, что у тебя в голове всё сложилось, как два плюс два. Но не знаю, то ли раннее утро тому виной, то ли ты мне землю из-под ног своим известием выбила, а только что-то я твою мысль нисколько не улавливаю. Пусть Питрин не из бедовых ребят, но к чему ты клонишь?

– Я говорю про то, – выразительно уставилась она на него, – что за время пути от академии до городских ворот такой тихоня и оборванец как Питрин не смог бы привлечь к себе внимание какого-либо головореза. Он был бы жив, если бы некто не высматривал его намеренно.

– Намеренно? Ха, Милка, да кому бы это могло понадобиться?

– Я точно знаю кому, это мне так скотина Грумберг отомстил!

Они смотрели друг другу глаза в глаза, но было видно, что Саймон всё равно не может поверить. По лбу его пролегла хмурая складочка, она всегда возникала, когда он всерьёз размышлял над чём-то, что вызывало у него сомнения.

– Нет. И, знаешь, даже слышать твои предположения не хочу, отчего ты именно лера Грумберга обвиняешь.

– Но почему?

– Да потому, что тут произойти могло что угодно! – грозно прикрикнул Саймон. – Самое простое, идя по улице Питрин мог ненароком ублюдка какого-либо плечом задеть. Сталкивалась с такими уродами али не?

– Нет.

– А у меня так, было дело, знакомого среди белого дня зарезали. Из-за такой вот ерунды.

– И такое возможно, но, Саймон, Саймон! – вдруг выкрикнула Мила имя друга, прежде чем начала говорить сквозь набежавшие слёзы. – Саймон, да если бы ты знал, что со мной произошло в городе, то сомнений бы у тебя не имелось. Пойми, этот урод Антуан Грумберг может быть каких угодно благородных кровей, но благородства в нём самом отродясь не было. Это всё он, он!

– А что ещё произошло с тобой в городе? – вкрадчиво осведомился Саймон, хмурясь ещё сильнее.

– Ничего.

– Мила, мне ты можешь рассказать. Сама знаешь.

– Ни-че-го! – гневно выкрикнула она по слогам и, с трудом унимая щипание в глазах, процедила сквозь крепко стиснутые зубы: – Но помяни моё слово, этот сукин сын однажды поплатится за всё то, что он сделал. Закон – он для всех писан. А уж коли не закон, так возмездие сама судьба совершит. Жизнь шельму метит.

Саймон не стал докапываться. Он всего лишь мрачно посмотрел на разгорячившуюся молодую женщину и сделал про себя некие выводы. Не в характере этого человека было лезть туда, куда не просят, а конкретно сейчас в чужую душу. Поэтому спустя время купеческий сын с присущей ему рациональностью рассудил совсем о другом.