– К сожалению, не могу, на днях я принял приглашение от Виленского университета. Иван Семенович, я очень благодарен вам за то, что вы согласились принять Нестора обратно в гимназию. Здесь ему будет лучше. Он кончит курс, да и вы…

– Понимаю, понимаю, – перебил Орлай и положил руку Нестору на плечо, – Приму, как родного сына. Будьте совершенно покойны. Воспитаем, обучим, разовьем таланты и прочие и прочие.

В это момент в кабинет постучался секретарь и доложил о приезде какого-то высокопоставленного господина. Орлай поспешил проститься с братьями и, когда дверь за ними захлопнулась, произнес:

– «Чтобы воспитать человека, его надо любить», – он задумался, – Хотя хорошая порка иногда тоже не повредит.

Нежинская гимназия приравнивалась по своему статусу к университету, занятия здесь продолжались с восьми до шестнадцати часов с перерывами на подготовку домашних заданий. Образование было очень разносторонним. Преподавались Закон Божий и древние языки, русский, немецкий и французский, философия и естественная история, финансовая наука и римское право. Вот лишь неполный список предметов, над которыми корпели будущие сыны отечества. Гордостью гимназии была богатая библиотека, в которой на тот момент было более трех тысяч томов. В выходные гимназистов отпускали в город, где большой популярностью пользовались ярмарки, пестрившие всякой всячиной, а в остальные дни они гуляли по парку и живописным берегам реки Остер.

Единственное, что омрачало жизнь гимназистов – строгая дисциплина. Пороть не любили, но пороли. За гимназистами неусыпно следили инспектора и надзиратели, писавшие бесчисленные рапорты и доносы, но дух вольнодумства, благодаря грамотной политике Орлая, все равно просачивался сквозь стены гимназии.

Начались занятия. Жизнь гимназистов потянулась медленно и уныло. Несмотря на пропущенный год, Нестор был переведен сразу в четвертый класс. Способный, начитанный, недурно владеющий четырьмя языками, он быстро завоевал лидерство. Многие мальчишки завидовали ему, учителя хвалили.

На последнем уроке Константин Александрович Моисеев читал историю. Гимназисты больше всего не любили этого «казачка», как они его между собой называли. Средних лет, полноватый, невысокий, казалось, его больше всего интересовали наряды, а не наука. Наверное, так оно и было. Каждый день он являлся в гимназию в голубых панталонах и голубом сюртуке, поверх которого был щегольски повязан голубой шарф. Даже гимназистов он порывался переодеть в голубой демикотон. Его уроки слыли нуднейшими из нуднейших и каждый раз превращались в настоящее испытание.

– Александр Македонский, предчувствуя скорую кончину, пожелал проститься со своей армией, – монотонно протянул он, – Это был трогательнейший момент, ибо трогательность и чувствительность всегда аккомпанируют подобные моменты. Ему помогли подняться с роскошного ложа, на коим он вот уже как десять дней возлежал, укрытый шелковым покрывалом с причудливым узором и вывели на балкон. Это был широкий, каменный, белый балкон, усыпанный редкими разноцветными цветами, испускающими дивный аромат, коей тонкой струей проникал в ноздри. Толпы солдат, облаченных в сияющие на солнце, кое озаряло их в этот ясный день, доспехи, приклонили свои колена. Они гордо и мужественно собрались внимать речи человека, который провел их почти через всю Малую Азию, населенную многочисленными народами, кои они покорили все с тем же мужеством, с коим сейчас собрались внимать последней речи полководца, который все еще, – тут он закашлялся.

– Да. Может, кто-нибудь знает, в каком-году это было? – Константин Александрович нахмурил брови и окинул взглядом учеников.