– Примерно в шесть вечера, – кивнула Дол.

Сторрс ушел. Когда за ним захлопнулась наружная дверь, Дол приблизилась к картине с изображением Нового Скотленд-Ярда и, обращаясь к ней, сказала:

– Смотри и учись. Все будет хорошо.

В свое время поместье Берчхейвен занимало сто девяносто акров, но сейчас его площадь сократилась до восьмидесяти пяти акров. Когда в 1932 году химическая промышленность оказалась на дне пропасти, Пи Эл Сторрсу пришлось принять даже более радикальные меры, чем дать разрешение Сильвии Раффрей выкупить часть акций его корпорации. Среди прочего он продал более половины своих земель строительному синдикату. К счастью, синдикат так и не приступил к освоению территории, и Пи Эл начал переговоры об обратном выкупе своих земель. Тем не менее в его распоряжении остался самый лакомый кусок земли со всеми строениями, включая спускающийся к ручью лесистый холм, извилистую подъездную дорожку, парк, фруктовый сад, огород, кусты и вечнозеленые растения, посаженные еще отцом Сторрса, а потом и им самим, плавательный бассейн и пруд с лилиями для разведения рыбы, конюшни, псарня, лужайки и теннисный корт.

Если забраться на конек крыши дома, то оттуда открывался потрясающий вид на окрестности: гряды гор по обеим сторонам, пролив на востоке, Нью-Йорк и океан на юге; на переднем плане располагались рощи и луга самого поместья, а за конюшнями, по ту сторону холма, начинались более скромные владения Мартина Фольца, куда вела вьющаяся между деревьями дорожка, по которой можно было добраться буквально за десять минут.

Когда в субботу, в шесть вечера, Дол Боннер въехала на автомобиле, являющемся собственностью фирмы «Боннер и Раффрей, инк.» и подлежащим ликвидации вместе с остальными активами, по извилистой дорожке на гравийную площадку перед окаймленной кустами террасой, то, к своему удивлению, услышала шум, доносившийся со стороны теннисного корта. Чтобы понапрасну не ломать голову, Дол решила направиться прямо туда. Кивнув появившемуся в дверях Белдену, дворецкому, она захлопнула дверь автомобиля и пошла по тропинке, змеившейся по склону холма. Поверх своего желто-коричневого шерстяного платья Дол надела свободный красный жакет, а на голову – коричневую шляпку типа тех, что носят или не носят тирольцы.

Никем не замеченная, Дол остановилась возле столов и стульев. Сильвия и Лен Чисхолм сражались на корте, вкладывая больше энергии в выкрикивание оскорбительных эпитетов, чем в само сражение. Джанет Сторрс, стоявшая сбоку от сетки, задумчиво крутила кончиками пальцев стебель золотарника. Мартин Фольц, впав в мрачную задумчивость, развалился в кресле со стаканом недопитого крепкого алкоголя в руках. Стив Циммерман, сидевший в соседнем кресле, щурился сквозь стекло декантера для хереса на заходящее солнце, то ли любуясь цветом напитка, то ли пытаясь определить оставшийся объем.

Дол подошла к Фольцу:

– Привет, Мартин! Что там у тебя? Ирландский виски?

Мартин, погруженный в апатию, ставшую для него чем-то вроде теплоизоляции, посмотрел на Дол без удивления, хотя и не слишком приветливо.

– Бурбон. Впрочем, наверняка найдется и ирландский виски. Напитки на столике возле Стива.

– Брюзга, – сладким голосом пропела Дол.

– Эй, Теодолинда! – послышался чей-то крик.

Конфликт на корте тотчас же прекратился, мяч откатился в дальний угол. Сильвия рысцой подбежала к подруге, Чисхолм трусил следом.

– Дол, дорогая! Ты что, успела по нам соскучиться? – поинтересовалась Сильвия. – А я уже вытрясла всю душу из Лена.

Лен, легок на помине, подошел к ним нетвердой походкой:

– Теодолинда, любовь моя, ты опоздала. Если бы ты приехала два часа назад, я бы так не наклюкался. Я страдаю.