– Нам нужно ее расспросить. Она может говорить? – спросил один из полицейских.

– У нее шок.

– Вас зовут Морган Прагер?

Я попыталась кивнуть, но черный чехол облегал слишком туго.

– Можете сообщить нам, кто был с вами в квартире? Мы не нашли никаких документов покойного.

– Она нас слышит? – спросил второй полицейский.

Меня положили на каталку и повезли по коридору. Когда мы проезжали мимо двери в спальню, я открыла глаза. Кровавая сцена уже не пугала меня, а скорее приводила в недоумение.

– Что случилось? – спросила я тоненьким голосом.

– Не смотрите туда, – сказала женщина-врач.

Но я смотрела. Беннеттом никто не занимался.

– Ему больно? – Мой собственный голос прозвучал словно издалека.

– Нет, милая, ему не больно.

Когда меня вывозили на лестницу, я увидела в прихожей тело Честера. Почему его пристрелили? Тучка и Джордж сидели в переносной клетке с маркировкой «Опасная собака».

Врачи не нашли у меня никаких ран, никаких физических повреждений, которые объясняли бы мою неподвижность и немоту, – за исключением редких криков, когда ко мне подходили слишком близко. Для моей безопасности меня поместили в психиатрическую больницу.

«Да» или «нет»:

Вы были участником или свидетелем опасного для жизни события, что вызвало у вас сильный страх и/или чувство беспомощности.

Вы снова переживаете это событие в сновидениях.

Вы постоянно вспоминаете это событие, когда бодрствуете.

У вас были мысли о самоубийстве.

У вас были мысли о том, чтобы убить кого-то другого.

Вы понимаете, что находитесь на лечении в психиатрической клинике.

Вы знаете, почему здесь оказались.

Вы считаете, что в том событии была доля вашей вины.

Я понимала, что эта милая женщина-психиатр – она представилась Селией – действует из самых лучших побуждений и задает очень правильные вопросы, чтобы выявить мое душевное состояние, но среди них не было тех вопросов, на которые мне нужно было найти ответы. Селия внимательно наблюдала за мной, сохраняя полную невозмутимость.

– Вы не обязаны говорить со мной прямо сейчас или отвечать на эти вопросы.

Она убрала листок с тестом в ящик стола и достала упаковку никотиновой жвачки.

– К ним привыкаешь еще похуже, чем к сигаретам, – сказала она.

С виду Селии было чуть за пятьдесят. Она носила простую прическу: хвостик, скрепленный черепаховой заколкой. Она налила себе кофе и достала вторую чашку.

– Вам с молоком? – Она вынула из крошечного холодильника пакет молока и принялась лить молоко в чашку. – Скажите, когда хватит.

Я вскинула руку.

– Сахар?

– Я все правильно помню? – Я заговорила впервые за последние шесть дней.

– А что вы помните?

– Мой жених мертв. Я нашла его в спальне. Его разорвали мои собаки.

Селия молча ждала продолжения.

– Я сразу же поняла, что он мертв. Еще до того, как вызвала «Скорую». До приезда полиции я пряталась в ванне. Полицейский застрелил одну из моих собак. – Я не могла смотреть Селии в глаза. – Это моя вина.

– Когда вас сюда привезли, вы были в шоке. Но память вас не подводит. Вчера ночью вам удалось заснуть? Вы хоть что-то едите?

На оба вопроса я ответила «нет». Я отвечала так на все вопросы, касавшиеся нормального состояния. Я вообще не представляла, как теперь вернуться к нормальной жизни. Как развидеть то, что я видела? Как можно видеть что-то еще?

– Я понимаю, как вам сейчас больно, и я могу прямо сейчас дать вам снотворное, но у меня нет лекарств от горя. Горе – это не болезнь.

– А у вас нет лекарств от чувства вины?

– Возможно, вы чувствуете себя виноватой, потому что с виной легче справляться, чем с горем.

– И что мне делать?

– Вы уже делаете. Вы со мной разговариваете. Это первый шаг.