– Малыш не мой, – возмущенно говорит она, – а моей матери. Ко мне он не имеет отношения.

– А-а. – Незнакомец склоняет голову набок. – Все-таки имеет.

– Да неужели?

– Самое прямое. Признайте, что это ваш брат или сестра.

Молчание. Александра безуспешно пытается не пялиться на его рубашку, галстук. Нарциссы, утиное яйцо.

– Так вы из Лондона? – спрашивает она.

– Да.

Александра, втянув воздух, поправляет шарф на голове, разглядывает подбородок незнакомца; почему он не побрился? Внезапно ее смутное желание становится твердым решением.

– Я тоже собираюсь, – говорит она, – переехать в Лондон.

– Правда? – Незнакомец вдруг достает из кармана зеленый эмалевый портсигар, вынимает две сигареты и одну протягивает девушке.

Александра, перегнувшись через живую изгородь, принимает сигарету:

– Спасибо.

Одной спичкой он зажигает обе сигареты. От него пахнет маслом для волос, лосьоном после бритья и чем-то еще – он отступает на шаг, прежде чем она успевает разобрать.

– Спасибо, – повторяет она и затягивается.

– И что же, – незнакомец гасит спичку и швыряет в траву, – позвольте спросить, вас здесь держит?

Александра задумывается.

– Ничего, – смеется она. Так и есть, ничто ее здесь не держит. Она кивком указывает на дом: – Они пока не знают. И будут против. Но им меня не остановить.

– Вот это настрой. – Он выпускает изо рта струйку дыма. – Итак, сбегаете в столицу?

– В столицу, – Александра выпрямляется, – но не сбегаю. О каком побеге речь, если живешь отдельно? Я давно уехала из дома, училась в университете. – Она затягивается, смотрит на дом, снова на незнакомца: – Вообще-то меня исключили.

– Из университета? – уточняет незнакомец, не донеся до рта сигарету.

– Да.

– Какие страсти! За какое же преступление?

– Ни за какое, – отвечает Александра слишком уж горячо, свежа еще боль от несправедливости. – Я возвращалась с экзамена и вышла из двери, которая только для мужчин. Чтобы получить диплом, я должна извиниться. Они, – Александра вновь кивком указывает на дом, – сначала не хотели, чтобы я училась в университете, а теперь со мной не разговаривают, ждут, чтобы я вернулась и извинилась.

Незнакомец смотрит на нее, будто пытаясь запечатлеть ее в памяти до последней черточки. Строчка на его рубашке – на воротнике и манжетах – голубая.

– Ну и как, будете извиняться?

Александра стряхивает пепел, качает головой:

– Не понимаю за что. Я даже не знала, что дверь только для мужчин. Никакого знака не было. Я спрашиваю: «А где дверь для женщин?» – а мне отвечают: нет такой. Та к за что мне извиняться?

– Не за что. Никогда не извиняйтесь, если не чувствуете себя виноватой. – С минуту они курят, не глядя друг на друга. – Итак, – спрашивает он наконец, – что вы собираетесь делать в Лондоне?

– Работать, конечно. Хотя не знаю, возьмут ли меня куда-нибудь. – Александра вдруг мрачнеет. – Говорят, чтобы устроиться секретаршей, надо печатать со скоростью шестьдесят слов в минуту, а у меня пока три слова в минуту.

Он улыбается:

– А где будете жить?

– Не слишком ли много вопросов?

– Привычка. – Он без тени смущения пожимает плечами. – Я, кроме всего прочего, журналист. Итак, квартира. Где будете снимать?

– Не знаю, стоит ли вам говорить.

– Почему бы и нет? Ни одной живой душе не проболтаюсь. Тайны я хранить умею.

Александра швыряет окурок в густую зелень живой изгороди.

– Подруга дала мне адрес пансиона для одиноких женщин в Кентиш-Тауне. Она сказала…

Он улыбается уголком рта:

– Пансион для одиноких женщин?

– Да. А что тут смешного?

– Ничего. Ровным счетом ничего. Звучит… – взмах руки, – чудесно. Кентиш-Таун. Мы с вами, считай, соседи. Я живу на Хэверсток-Хилл. Заходите в гости, если вас будут выпускать на волю.