. По его словам, танцовщик заплакал и ответил: он понимает, что он изменник и «пропащий человек», но он уже все решил и в Россию не вернется. «Я этого не планировал, но надеялся, что все произойдет примерно так», – позже признался Рудольф одному знакомому. Кроме того, он сказал Рене Сирвену, что ходил в церковь Мадлен и молился, чтобы ему послали какой-то знак или жест, «и понял: вот оно». Когда Мельников подошел к нему, чтобы обнять его на прощание, один из французских полицейских оттолкнул его, выпроводил из кабинета и закрыл за ним дверь.

Как только все русские ушли, полицейские задали Рудольфу ряд официальных вопросов, в том числе спросили, где он намерен жить в Париже. В отеле слишком опасно, предупредили они, потому что русские попытаются его вернуть – не обязательно силой; скорее всего, они попробуют его убедить. «Есть ли человек, который может о вас позаботиться? И есть ли у вас деньги?» За него ответила Клара; она гарантировала, что предоставит Рудольфу жилье. «Знаете, он великий артист. Через несколько дней он будет танцевать, и вы увидите». Алексинский попросил ее ради ее же блага быть осторожной: «У вас могут возникнуть проблемы. За вами будут следить, чтобы найти его, поэтому несколько дней вам лучше не видеться». Оставив Рудольфа на их попечении, она снова поцеловала его на прощание, обещав позвонить, как только она найдет, где ему остановиться. «Не волнуйся, у меня много друзей». Два комиссара объяснили Рудольфу, что по закону он должен провести в кабинете 45 минут, чтобы подумать, в отсутствие всякого давления, о принятом им решении.

«В комнате, как они мне сказали, две двери. Если я решу вернуться в Россию, одна дверь незаметно выведет меня назад в тот коридор, откуда я смогу сесть на «Туполева». Если же я решу остаться во Франции, вторая дверь ведет в их отдельный кабинет… Меня заперли, я был один и в безопасности, в той комнатке… Четыре белые стены и две двери. Два выхода в две разные жизни».

Но Рудольфа не «заперли». Впервые в жизни он получил возможность выбирать: «Для меня это уже было возвращением к достоинству». Он прекрасно понимал, что его побег не только оборвет связи с теми, кого он любит, из-за него они подвергнутся той ломке, от которой он бежал: «систематической ломке личности до тех пор, пока ты не будешь зеркальным отражением всех вокруг». Однако другого выхода не было. «Я спасал свою жизнь, – сказал он другу, имея в виду свою жизнь как танцовщика, единственную, которая имела для него значение. – Если бы я вернулся, Сергеев вышвырнул бы меня из труппы и, наверное, отправил назад в Уфу. Никто не услышал бы обо мне ни слова… В конце концов меня выдавили бы со сцены. Поэтому я прыгнул на ту сторону, где, как мне казалось, я еще мог танцевать». Хотя его ближайшее будущее казалось пугающе безрадостным – «я окажусь в полном одиночестве», – по крайней мере, у него появлялась перспектива развиваться как артисту – «учиться, видеть, расти». Он встал и открыл ту дверь, которая вела в кабинет инспекторов.

В 15.30, когда полицейские вывели Рудольфа через служебный вход и отвезли в Министерство внутренних дел, чтобы узаконить его статус, Клара исполняла роль приманки. Когда она вошла в вестибюль, ее обступила толпа примерно из сорока фотографов и журналистов. «Я стала звездой на один день: им некого было фотографировать, поэтому они фотографировали меня». Вынужденная экспромтом вести пресс-конференцию, она игнорировала вопросы о местонахождении Рудольфа, а на другие старалась отвечать как можно уклончивее. «Нет, мы не помолвлены. Он не женат, но между нами нет ничего серьезного», – сказала она корреспонденту Daily Mail. «Мне не кажется, что он до сегодняшнего утра собирался выбрать свободу, – ответила она репортеру France Soir. – И не похоже, чтобы у него был une liaison sentimentale в Париже; этот юноша очень много работал».