– Пароход, – присматривавший за кандальниками солдат сплюнул на дорогу.

– Что-что?

– Да штука такая. Сам я не видал, а сказывали – вроде как самовар на лодку поставили. Вода внутрях у него кипит, пар выходит, и этим паром не весла, а такие колеса, как у водяной мельницы, крутятся. И он как бы по воде идет. Вот бы повидать такое чудо! Самовар по речке ходит!

– Да уж, – Антон Багрицкий усмехнулся в отросшую за время пути бороду, – чего только не выдумает наш русский народ. Я убежден, что только наш русский мужик мог додуматься до такого. И это – несмотря на то, что он стонет под гнетом от рабства, произвола, насилия…

– Тише вы, ваше благородие, – встрепенулся солдат, пугливо озираясь по сторонам. – Неровен час, услышит кто! И вам худо будет за такие речи, и мне за то, что вас выпустил на прогулку!

– Я-то замолчу, – насупился Багрицкий, – но всем рты не заткнуть…

Его речи были услышаны – от другого склада подтянулись еще люди. Алексей и Владимир признали в них своих еще прежде, чем те окликнули кандальников.

– Товарищи! Прокопович! Это вы? – Алексей узнал своего бывшего сослуживца. – А кто это с вами?

Закованный в ставшие привычными кандалы, чуть в стороне держался стройный русоволосый мужчина. Из-под лохматых волос, падавших на лоб, смотрели в пространство полные тоски серые глаза. Под щетиной на подбородке виднелся старый шрам.

– Не признал? Мы сами недоумеваем, как его звать. Александра Травниковича помнишь? Того, за кого Крутицкий ручался?

– Так это он и есть? – Алексей уставился на единственного уцелевшего ведьмака. Общаясь между собой во время следствия, они знали, что ведьмаков собирались судить отдельно, судом инквизиции. Но Юро Крутицкий, один из руководителей восстания, покончил с собой, третьего отправили на перевоспитание в какой-то монастырь, и остался только один. Попавший в общий разряд.

– Вроде он, а вроде и не он, – пожал плечами Прокопович. – Инквизиторы с ним все-таки расправились. Травниковича больше нет. Есть Травник. Лясота Травник.

Алексей с любопытством уставился на державшегося в стороне человека, у которого отняли не только положение в обществе, свободу и честь, но даже самое имя. И, как знать, не лишили ли чего-то еще…

Привлекая внимание, солдат свистнул – на складах появилось начальство, и ссыльные из разных партий разошлись подальше, возвращаясь в тесноту, духоту и полумрак складских помещений.

На другой день им опять удалось увидеть друг друга. Обе партии пригнали на пристань, грузить на баржу. Всю пристань оцепили двойным кольцом солдат и жандармов. Суетился начальник пристани, за ним по пятам бегали приказчики и несколько купчишек, чьи товары теперь задерживались на берегу на день или больше. Рабочие толпились в сторонке.

Алексей заметил Прокоповича, кивнул ему издалека головой, но и только. Солдаты держали обе партии на расстоянии друг от друга. Все нервничали.

Начальник пристани бросился к сопровождавшему ссыльных офицеру, едва не путаясь в собственных ногах:

– Ваше благородие! Можно начинать? А то меня купцы поедом съедят! Товары ведь…

Он осекся, заметив идущего рядом с офицером ведьмака. Угольно-черный мундир, чем-то похожий на укороченную сутану католических священников с алыми вставками, издалека бросался в глаза. На груди на серебряной цепи висело круглое зеркало в витой оправе. На оборотной стороне, насколько помнил Алексей, было изображение широко распахнутого глаза, пронзенного молнией. У Юро Крутицкого был такой знак… Ведьмак был без оружия – во всяком случае, ни пистолетов, ни кинжала не было видно под одеждой – но производил такое впечатление, что все невольно смешались. А начальник пристани и вовсе залебезил перед посланцем Особого отдела Третьего Отделения.