– Ничего, – поймав его взгляд, угадал мысли Антон Багрицкий, попавший в ту же партию. Шумливый, веселый, душа компаний, Антон не боялся крови и один из первых высказался за убийство императора. И едва ли не первым вошел в знаменитую Когорту Обреченных – смертников, долженствующих пожертвовать собой, но пролить кровь монарха. Не раз и не два его шутки злили стражу и поднимали дух сокамерников. Алексей обрадовался тому, что Антон будет рядом.

– За Камнем не тот свет, – сказал он. – И там светит солнце. А человек – он такая скотина живучая, ко всему привыкает! Будем надеяться на лучшее!

– Руки у вас, ваше благородие, тонкие какие, – проворчал кузнец кому-то за спиной Алексея. – Ровно у барышни… Как вы с такими-то руками воевать собирались?

– Да уж как-нибудь, – ответил знакомый голос.

Алексей обернулся, и сердце радостно стукнуло – он узнал Владимира Шаховского. Юный корнет похудел, оброс, стал похож на дьячка какой-нибудь деревенской церквушки, но все еще глядел молодым. Он улыбнулся тонкими красивыми губами, поравнявшись с товарищами.

– Еще поживем? – приветствовал его Антон.

– Поживем, – негромко ответил Владимир и взглянул на Алексея: – А нет ли…

– Валерия передавала поклон, – сказал тот, умолчав о том, что письму было уже больше месяца. Но для тюрьмы такого рода вести никогда не теряют остроты и свежести. Бывший корнет просиял, словно получил приглашение на бал. Но его улыбка тотчас померкла.

– Жаль, что ответного поклона передать не могу, – промолвил он. – А что твои?

Алексей отвернулся. С каждой минутой думать о Насте хотелось все меньше и меньше.

Наконец, ворота отворились. Долгий путь начался.

Было раннее утро, почти такое же, как две недели назад. Столица уже просыпалась, но народа на улицах пока было мало. Опять звонили к ранней заутренней, уже разъезжали первые извозчики, торопились молочники, где-то шаркали метлами дворники, брели мастеровые, заканчивали утренний обход своих участков городовые. Кандальных вели в сторону Грачиного Гнезда, где их ждала партия других ссыльных.

Встречные прохожие, заметив арестантов, останавливались. Кто-то просто глазел, кто-то принимался креститься. Какая-то старушка шагнула вперед, протягивая дрожащую ладонь. Прежде, чем охранявший строй казак успел загородить конем ей дорогу, быстро сунула в чью-то руку гривенник и торопливо перекрестила весь строй:

– Храни вас Господь, сынки!

– Пошла, – казак принялся теснить ее в сторону, замахнулся плетью. – А не то…

– Стыдно, – беззлобно откликнулась старушка. – Мать бы свою так…

Служивый скрипнул зубами, но погнаться за старушкой не посмел – служба превыше всего.

На углу Поварской и Пожарной стояла девушка. Простое платье, передник, корзинка на локте, линялый платок надвинут на глаза, толстая русая коса лежит на груди, как сонная змея. Служанка, спешащая за провизией с утра пораньше, да остановившаяся полюбопытствовать. Живые глаза быстро обежали строй кандальных. Не так уж и много их было, чтобы кого-то упустить.

– Барин! Алексей Михайлович!

Он вздрогнул, услышав свое имя. Оглянулся на девушку. Та торопливо оттянула платок со лба, открывая глаза и высокий чистый лоб. Лицо впрямь знакомое, но откуда?

– Барин, – останавливаться было нельзя, девушка зашагала следом, – Настасья Павловна вам кланяются!

– Настя?

Неведомая сила сорвала Алексея с места. Он шагнул из строя.

– Настя? Где? Что? Ты кто? Как звать? – имя жениной горничной вылетело из головы.

– Малаша я, барин… Настасья Павловна здоровы…

– Ку-уда? – уж на этой-то женщине казак не преминул отыграться. Плетью охаживать не стал, но направил коня прямо на горничную, замахиваясь. – Пошла вон!