– Кто-то поработал уж, видать. В трех местах копано.

– В трех? – переспросил Дробинин. – Моя работа.

Целый день копали глубокий шурф. Песчаная порода была твердая, слежавшаяся, может быть, за тысячу лет. На глубине в рост человека Егор вывернул кайлом какие-то серо-зеленые ноздреватые кусочки.

– Дядя Андрей! Это что?

Дробинин определил с одного взгляда.

– Сок, – сказал он. – Тут его много.

– Сок? – удивился и не поверил Егор. – Как сок? Он же только в заводах на плавильных печах бывает, а мы дикое место копаем!

Сок или шлак – расплавленные примеси, которые получаются при плавке руд. Шлак выпускают из печи отдельно от металла, и он застывает в пенистый стекловатый камень.

– Значит, не вовсе дикое, – усмехнулся Дробинин. – Значит, у чуди плавильные печи здесь стояли.

– В старое время?

– Да уж, шибко давно. А как иначе? Для чего им руда была нужна, как не для плавки?

Вскоре встретилась еще находка: окаменелые бревна – лестница или крепь чудских рудокопов. Бревна были насквозь пронизаны медной синью.

– Ну и глаз у Андрея! – с восхищением сказал Егору Влас. – Как он прямо на ихнюю шахту угадал. Земля будто вся одинаковая, а он: «Здесь копай!» Вот искатель!

Внизу теперь работал Дробинин, а его ученики, стоя наверху, вытягивали мешок с отбитой породой. В ожидании следующего мешка они разбирали куски породы, искали среди них руду. И руда попадалась часто, притом наилучшего качества, как уверял лялинский рудоискатель. А один мешок оказался сплошь полон гроздьями темно-зеленого малахита.

– Ай, руда!.. Ну, руда! – ахал Коптяков и рассовывал по карманам отборные кусочки. – Добрая руда! Вот бы мне такую на Ляле сыскать!

Из шурфа послышался голос Дробинина: «Подымай!»

На этот раз он сам поднимался наверх, держась за веревку руками и упираясь ногами в стенки шурфа.

– Пласт открылся, – сообщил Дробинин. – Лезь, Влас, погляди, как добрые пласты лежат. А ты, Егорша, собирай веток посуше: обедать пора.

У костра, после горячей тюри из сухарей с луком, Коптяков, не перестававший расхваливать рудную залежь, вдруг сказал, хихикая по своему обыкновению:

– Простой ты человек, Андрей Трифоныч!

– Вот на! – добродушно удивился Дробинин. – Пошто так?

– Ну, по-иному сказать, доверчивый. Такое богатейшее место, в казну не заявленное, показываешь другим – мне вот да Егору. Конечно, от нас вреда тебе быть не может. А нарвешься так-то на человека, который только о своей выгоде думает… Соблазн-то велик: награда…

– Знаю, кому говорю, – строго оборвал его речь Дробинин. – Приказчику Кошкину, небось, не скажу. На это место зарок положен.

– Кем положен? – враз спросили Коптяков и Егор.

– Народом. Думаешь, я один про эту чудскую копь знаю? Видать ее мало кто видал, а по слуху сотни людей знают. Давно знают – и молчат. Зарок такой: чтоб ни казне, ни заводчикам копь не открывать. А почему? Ближние деревни еще к заводам не приписаны и от заводских повинностей свободны. Если копь откроется, здесь непременно завод поставят, тогда ближних крестьян первыми к нему на работу припишут. Чуете? Вот и сговорено в народе: молчать.

– Андрей Трифоныч, – сказал Коптяков. – А ведь может хуже получиться. Свободных-то от заводских работ деревень мало осталось. К нашему Лялинскому заводу приписано восемнадцать деревень, иные за полтораста и более верст. Мужики за каторгу считают ходить отрабатывать такую даль. А ну как и до здешних дойдет черед, да и припишут их к какому-нибудь дальному-дальному заводу. Ведь взвоют тогда мужички, Андрей Трифоныч?

– Про что я и говорю. Коли уж неизбывно придется идти на заводскую работу да еще куда-нибудь далеко, тогда с общего совета зарок с копи снимется. Коли работать, мол, так есть место и ближе и богаче. Тогда чудская копь выйдет народной спасительницей. Понял?