О да, это было так! И ночью, и днем. Лена вспоминала, как ездили с Алиной закупать продукты по дешевке на Сенную площадь… Тогда, лет семь назад, весь город превратился в один вещевой рынок.

Вот и на Сенной – тоже.

Все нужное и ненужное было разложено здесь, на клеенках на земле, на ящиках, на коробках, на газетах…

…рыбные консервы, «тушенка», копченая колбаса, простыни с мелким штампом «Минздрав» по всему полю, колбаса вареная, сырое мясо (неизвестно чья вырезка, возможно, даже свиньи), сушеная рыба, вязаные носки и салфетки, слегка заржавленные гвозди-«десятка», матрешки с лицом Горбачева и Ельцина, самовар, стопки партийных и комсомольских билетов, ордена – «Ленина», «Красного знамени», медаль «За отвагу», солдатская шинель, женские бюстгалтеры, детские колготки, водка, «Советское шампанское», опять банки свиной «тушенки», аудиокассеты, деревянные шахматы, тонометр, пачки соды, пачки «Беломора», меховые шапки-ушанки, и военная одежда, и китель полковника ВВС с орденскими колодками, и армейские кирзовые сапоги, и детали непонятного назначения, с проводками, отечественная косметика – помада и крем – прямо на картонном ящике на снегу, и опять – обувь мужская и женская, и детская!

Таким же разношерстным, как ассортимент этих развалов, был народ, их продававший. А одно время, летом, можно было видеть на Сенной мужика – пожилого, раскосого, бледного – с характерными признаками лепры, проказы… Начитанная Алина возбужденно шептала Лене на ухо: «Посмотри, посмотри на него – „львиный лик“, утолщения на скулах и надбровных дугах, выпавшие брови… Классика, как на фото в учебнике…» Другой, еще молодой парень, сидел по пояс голый на ящике у здания Гауптвахты, и на груди у него красовалась огромная синебагровая опухоль. Легкомысленная Лена думала, что «это просто такой большой прыщ», пока дома Алина не показала ей в справочнике по венерическим болезням фотографию сифилитической гуммы…

Лена, содрогаясь, поведала об этих случаях Олегу. Он выслушал на удивление внимательно и уронил внушительно, но непонятно: «Выгнали… Как хочешь, так и живи. Эх, коммуняки…»

Олег гораздо больше знал об этой жизни, чем она, Лена.

Совместную с ним жизнь в его квартире можно было бы назвать «как у Христа за пазухой» – тихо, спокойно, сыто и довольно. Если и мешала она, Лена, по Олегу это было совсем не заметно.

Но все равно она упрямо думала о том, что нельзя ей постоянно жить здесь: ведь он ей ничего не обещал.

С жильем что-то надо было делать.

Надо было, как бы ей не было неохота – помириться с матерью.

Но Олег совершенно не поддержал ее в этом. Когда Лена, запинаясь и смущаясь, сказала ему, что хочет вернуться домой, – поговорить и помириться, – он взглянул на нее, задрав правую бровь (что было признаком очень большого его удивления) и спросил: «Чтобы опять исполосовали?» Помолчав, добавил тихо: «Если вернешься ни с чем – обратно не приму».

Глаза у него при этом мрачно блеснули.

И Лена испугалась. Испугалась до дрожи в коленях.

И, пометавшись день в растрепанных чувствах по пустой, похожей на гостиницу Олеговой квартире – ее хозяин куда-то ушел надолго, – сделала свой выбор.

Она осталась. Никуда не поехала.

После этого Олег, чем-то очень довольный, возил ее по загородным ресторанам, где Лена садилась спиной ко всем остальным столам и читала меню, не снимая черных очков. Чтобы она не скучала дома одна, он купил ей компьютер. Лена быстро освоила клавиатуру как пишущую машинку, и вспомнила о диссертации.

Но для этого надо было выходить в город, ездить в библиотеку и в Университет… С повязкой на глазу? Лене не хотелось досужего интереса. И пока Лена просто помогала Алине – набирала на компьютере статьи подруги.