Учитель одобрительно кивнул, и другая женщина, такая же безликая, как и первая, в таком же сером одеянии, как и все те, что стояли вокруг, протянула Учителю бокал.

– Выпей.

Под розово-ватным взглядом Лина покорно отпила из бокала. Противная сладко-горькая жидкость обожгла внутренности.

– Фу! – поморщилась Лина и сплюнула на пол бурую слюну.

– Бесноватая…

– Бесноватая… – понеслось отовсюду.

В голову ударила горячая волна, ноги подкосились, комната и люди поплыли. Она хотела что-то крикнуть матери, но из горла вырвался лишь глухой рык, табуретка качнулась, и Лина мешком повалилась на пол.

***

Огромное серое небо сдавлено квадратным вырезом бетонной стены, расчерчено стальными прутьями решётки. В этом квадрате никогда не видно солнца. О нём можно только догадываться по пятну на стене. В солнечный день оно светлое, во все остальные – серое.

Кусочек неба и воздух, холодный и тяжёлый – всё, что у неё осталось. Сама она давно превратилась в костлявый силуэт высохшей акации. Акация – её дерево. Так говорила мама, тыкая в настенный календарь друидов. В соответствии с календарём у каждого в их семье было своё дерево. У мамы – берёза. У папы – клён. А у неё – акация. На самом деле против даты её рождения было написано – картас, но никто не знал, что это за дерево и где оно растёт, и тогда мама сказала: «пусть будет акация, у неё такой чудесный запах», и Лина согласилась. Картас ей не нравился, совсем недевчоночье название, какое-то колючее и корявое. И ещё неизвестно, как оно пахнет.

Воспоминания о той жизни всё реже всплывали в её мозгу. Последнее время он вообще отказывался работать. Это всё от таблеток. До них в голове всегда было ясно. Но она больше не могла отказываться их пить. Она устала сопротивляться. И сил сносить наказания не осталось. Всё стало безразлично. Только она не помнила когда. Когда стало безразлично – до того, как она начала принимать таблетки или после.

Серый квадрат давно превратился в чёрный. С него кровожадно скалились звёзды. «Их нет. Они давно умерли», – когда-то рассказывал папа. – «То, что мы видим – лишь свет, который дошёл до нас». Она не понимала, как это, но верила. Звёзды умирают… И она умрёт.

Щелчок, и звёзды умерли, зато зажглась серая лампочка над дверью. Протяжный скрежет, и русая голова просунулась в проём. Вероника.

– Я принесла тебе поесть.

Лина покачала головой.

– Смотри, это булочка. Она сладкая. Поешь.

Лина равнодушно посмотрела на крендель в руках подруги.

– Не хочу, – пролепетала усталым охрипшим голосом.

– Ну, что ты? – Вероника присела рядом на пол, поджав колени и облокотившись спиной о стену. – Так нельзя. Ты умрёшь от голода.

– Пусть. – Ей совсем не хотелось разговаривать.

Вероника покосилась на стоящую на полу тарелку с серой засохшей кашей.

– Опять ничего не ела… Съешь хоть булочку. Я специально для тебя припрятала.

– Не хочу.

– А что хочешь? Я принесу… – Вероника замялась. – Постараюсь.

– Ты маму мою видела? – хрипловатый голосок ломался на каждом слове.

Вероника вздохнула и кивнула.

– А папу?

– Угу, – Вероника опустила голову в колени.

– Как они?

– Нормально.

Лина подтянула ноги к подбородку – калачиком лежать теплее.

– Ты знаешь, что звёзды умирают?

– Нет.

– Я знаю.

Вероника посмотрела в стянутое решёткой окно. Звёзд на небе не было. Лишь мутная луна просвечивала сквозь нависающие серые тучи.

– Там нет звёзд.

– Значит, они уже умерли.

Вероника положила булочку поверх каши и сунула руку в карман.

– У тебя завтра день рождения, – она вынула руку из кармана и протянула Лине маленький клочок бумаги, вырезанный в форме сердца. – Вот, пусть будет у тебя… Рядом с тобой.