Закончился последний урок, ребята выходят из класса, двое парней замешкались – я предложил им ускориться, – и парни с понимающей ухмылкой быстренько удалились.

Ольга Константиновна собрала в стопку тетради для проверки, сделала записи в журнале и уже собиралась выходить, когда я подошёл к ней и попросил присесть для разговора.

Она почему-то не стала садиться, подошла к графину, налила стакан воды и стала пить.

Я подошёл к ней и решил обратиться по имени-отчеству, несмотря на то, что мы были одни, и я ранее не раз обращался к ней по имени:

«Ольга Константиновна! Вы как умная женщина, конечно, не могли не заметить моего обаяния и того обстоятельства, что мой шарм валит всех наповал, – это была моя коронная фраза при знакомствах и срабатывала она безотказно. – А по сему, я, как никто, заслуживаю получить пятёрку за четверть».

Ольга Константиновна, услышав такую запредельную, обескураживающую наглость, поперхнулась водой – да так сильно, что я чуть было не пожалел о сказанном. Но через минуту она пришла в себя, рассмеялась, и я понял, что девушка оценила экстраординарность моего остроумия… И вот – результат моего недолгого флирта: единственная пятёрка, по математике, украсила мой дневник.

А через шесть месяцев наступил выпускной вечер по окончанию школы. В центре спортивного зала накрыт стол со всякими вкусностями. Играют приглашённые музыканты. Ребята кучкуются по углам: девочки с девочками, мальчики с мальчиками. Смех, шумные разговоры, робкие попытки начать танцевать – и я ловлю на себе снайперский взгляд Наташи с другого конца зала.

Вдруг вижу – она направляется ко мне. Ну, думаю, сейчас-то всё и случится: Наташа признается в любви ко мне.

Наташа подходит, и я слышу такое, что у меня земля поплыла под ногами: «Ты – засранец, дебил, тупица!..»

Дальше я слушать не стал. Медленно попятился и, забыв в раздевалке куртку, в глубоком расстройстве ушёл домой.

Вместе со мной школу закончил и Эдик. Но время для него как будто остановилось. Он словно в пятом классе остался – маленького роста, щупленький, имел симпатичное личико, на которое спускалась тривиальная чёлочка, как у горниста-пионера с настенного плаката из прошедшей эпохи, и бесхитростный пытливый взгляд красивых карих глаз. Он производил впечатление мальчика, которого мама – а он жил вдвоём с мамой, – недавно стала отпускать самостоятельно погулять на улицу. Но впечатление это было обманчивым. Эдик был очень крепкий духом, обладал самурайской отвагой, и это делало его гораздо более успешным бойцом в любой дворовой схватке, чем если бы он обладал горой мышц. Сразу после школы он закончил курсы сварщиков и начал работать на стройке – там-то ему и вручили повестку в военкомат.

В военкомате его направили на медицинскую и призывную комиссии, которые, ради экономии времени, проводились одновременно в самом большом помещении дома культуры. В зале собралось множество обнажённых призывников, смущенно прикрывавших свои причинные места. Им впервые в жизни пришлось оголиться столь большой компанией и выстроиться перед значительным количеством одетых людей обоего пола.

Обе комиссии работали бойко, ребята проходили их быстро, нигде особо не задерживаясь. Задержка случилась лишь на этапе взвешивания, когда на весы вступил Эдик. Стрелка не шелохнулась.

Эдик закричал: «Стрелка на весах не шевелится!»

Шкафообразный старлей, помощник военкома, лениво поднялся со стула, подошёл к Эдику, смерил его взглядом, посмотрел на весы, и его лицо исказила брезгливо-кислая гримаса: «Какой материал приходит Родину защищать!» Стукнул костяшками пальцев по шкале весов, стрелка дрогнула, но тут же успокоилась, замерев на отметке «51». Старлей на всякий случай ещё раз стукнул по весам, но стрелка замерла окончательно.