– Сынок, ты уж старайся, постигай портняжную науку, – говорил отец, погоняя лошадь. – В жизни пригодится, помяни моё слово.

– Я буду скучать, отец. Почему так надолго вы меня отправляете? Что мне делать там три зимы?

– Мастер сказал, что как раз три года будет в аккурат, чтобы опыта набраться. Сынок, в тепле да в сытости работать – это лучше, чем в поле сеять и пахать. Портные всем нужны, не ходить же людям голышом. Да опять же обучение задаром будет и то хорошо.

– Я хочу на музыкальных инструментах играть. Петь я умею, всем нравится.

– Ты это брось. Музыкант – нешто это профессия? Слушайся отца, он плохого не посоветует.

Впервые за четырнадцать лет я покидал отчий дом, было страшновато и любопытно. Как там сложится, смогу ли? А вдруг сбегу?

Мы добрались до дома Филиппа Никодимовича. Дом его большой, видный. Резьба повсюду: на окнах, заборе, дверях и даже на крыше. В доме два помещения, одно из них приспособлено для мастерской. В мастерской лежат тюки сукна, отрезы, а посредине комнаты самое важное место занимает ножная швейная машинка и стол для раскройки. Сам Филипп Никодимович – невысокий, коренастый, крепкий мужичок. У него круглое лицо, широкий нос, добрые глаза, а подбородок украшает кудрявая маленькая бородка. Кроме него здесь проживают его мать, жена и двое сыновей-погодков восьми и семи лет. Всё в доме сделано с любовью, чисто, аккуратно. Мастер показал моё место работы и похвастался:

– Швейная машинка Зингер! Пять лет назад купил. Работа на ней просто в радость. Хороша красавица?!

Он похлопал по ней и погладил словно лошадку. После обеда отец попрощался со мной.

– Оставайся, сынок, слушайся, вернусь за тобой в мае, а в ноябре опять привезу. Ну, бывай!

Мы обнялись, и он уехал. Мастер позвал в мастерскую:

– Пойдём, Миша, работать. Работы много, скучать не придётся.

Работал я бесплатно, жил на харчах этой семьи. Набивал руку, как правильно держать иголку, делать равномерный шов, пользоваться напёрстком. После постижения этих нехитрых навыков и основ мастер доверил мне шитьё. Мы принимали заказы и шили дома. Когда заказов было мало, ездили на лошади по деревням, предлагая свои услуги. Бывало, заказчики вызывали нас к себе домой или приезжали за нами. Кормили, поили и нас, и нашу лошадь. Каждый хозяин старался получше накормить, видимо, для того чтобы мы добротнее сшили им одежду. Но мы и так старались, ведь заказы – это наш хлеб. Шили в основном шубы, а ещё тулупы, женские пальто, брюки из самотканых холстов, ситца, а из сатина шили рубашки. Со временем Филипп Никодимович купил мне чёсанки (валенки) с галошами. В нашей деревне таких ни у кого не было. Когда я приезжал в них домой на праздники: Николу, Новый год, Рождество, Крещенье или Масленицу – мои ровесники с завистью смотрели на меня.

У мастера жилось хорошо. Он меня не ругал, не наказывал, а я в благодарность за это старался выполнять все его поручения. Филипп Никодимович имел обыкновение перед кройкой, перекрестившись, почесать свою бородку, приговаривая при этом: «Так, так, та-а-ак!» Часто он кряхтел, как дед, хотя ему было всего тридцать восемь лет. Жена никогда не вмешивалась в его дела, была вся в домашних хлопотах. Редкое свободное время я проводил с их двумя сыновьями. Днём мы шили, а ночью он отправлял меня размять лошадь. Рыжуха была упитанная, красивая и сильная кобыла и пока я садился на неё верхом без седла, приходилось прилагать много усилий, чтобы удерживать поводья. Потом полной рысью мы с ней проезжали по деревне несколько раз. Иногда я запрягал сани, на которые усаживался сам мастер, чтобы проехаться вместе с нами и подышать свежим морозным воздухом.