– Отец с виду крепенький грибок-боровичок, ему в этом году восемьдесят три года шарахнуло. Стараюсь оберегать от подобных потрясений. Сказал, что вы прилетели на открытие новой нефтяной вышки.
– Он что не знает о гибели своего партнёра по шахматам?
– Знает… Но без подробностей… Считает – несчастный случай. И вопрос закрыт.
– А как же? Как мы там вдруг появимся? Он же в центр поехал, – спросил Роман.
– Не волнуйтесь, когда завтра будем готовы выехать, отец начнёт перемещаться в сторону Архангельска. Утром за ним машину пошлю. Хотя он сам за рулём крепче молодого сидит. Всю жизнь по северным дорогам болтался. Опыт! Его не пропьёшь… Но сейчас погода неустойчивая: то пуржит, то подтаивает, слякотно… Боюсь одного отпускать…
1944 год. Сартов
Гул взлетающих аэропоездов не разбудил Ефима Мессиожника, валявшегося в конторке склада запчастей на старом пропылённом диване. Он был пьян первый раз за семнадцать прожитых лет.
Всё началось не с момента, когда на базаре он всё-таки взял у старушки царскую медаль за три куска хлеба. И не со встречи у киоска, куда он всё-таки пришёл на свидание с золотозубым блатным парнем. Пожалуй, всё началось с отъезда родителей из Сартова. А может быть, и раньше…
Отец – известный всему городу часовой мастер. Его синенькая будка стояла на Товарке, у переходного моста. Мать заведовала хозяйством интерната для слепых детей. Деньгами не хвастались, но Ефим знал, что считали их каждую субботу, и видел – пачки солидные. Сначала не мог понять, почему папа с мамой не построят хороший дом, а до сих пор живут в тесном подвале с маленькими окошками, в которые видно только ноги прохожих. Что папа скуп, дошло до сознания позже, но не задело – скупость отца не распространялась на единственного сына, в школе не было парня моднее Ефима. Всё было у Мессиожника-младшего, кроме дружбы, любви и уважения сверстников. Почему его не замечают девочки и сторонятся ребята, он понять не мог. Иногда он на несколько часов цепенел, лежал или сидел, уставясь в стену немигающим взглядом. Ласками выводила его из такого состояния мать. Она объясняла: «Это потому, что за ребятами ты не успеваешь. Видишь, тебе по физкультуре даже оценку не ставят. А девчонки ещё глупенькие, подрастут и поймут, что самое дорогое в мужчине – умная голова и положение. Учись хорошо, учись, Фима. Не обращай внимания… Потерпи». Отец выражался грубее:
– Скажу за себя, пусть я провалюсь на этом месте, если обидчики твои не будут чесать тебе пятки, когда станешь умён. Лиса считают хитрым, а он умный!
Война посеяла в семье тихую панику. А однажды, когда отец принёс с ночной улицы листовку, сброшенную с немецкого бомбардировщика, где указывалась точная дата оккупации Сартова, поспешно начали готовиться в дорогу. Быстренько набили и увязали несколько чемоданов, вернули одолженные знакомым деньги, купили билеты. Всю ночь перед выездом Ефим просыпался, разбуженный голосами родителей.
А утром узнал – он пока не едет. Отец повёл его в кладовку, показал, как отпирается сложный самодельный замок, распахнул дверь. Снизу доверху, в несколько рядов, вдоль стен стояли банки мясных консервов, а посредине оцинкованные бидоны с постным и сливочным маслом и много-много ещё чего: чего и Ефим пока не едал.
– Это золото, – сказал отец, отводя глаза в сторону. – Грех оставлять столько добра на разнос.
Ефим стоял не шевелясь. Ему стало жалко себя. В мире, который семнадцать лет воспитывал его, такие люди считались подонками.
Ефим бросился вон из комнаты. Отец сухими пальцами зацепил его плечо, сжал больно, сказал жалостливо: