– «Le Dome»[9].

– Точно. Так вот, сидит там эта девица с одним арабом, с которым она спит, причем торчит там каждый день уже полгода. Ну вот, а днем мне приносят перевод, и я узнаю, что во Франции ее не могут найти уже три месяца и в настоящее время ее наверняка там нет. А если и есть, то только мертвая. При «нормальном» исчезновении у них все выясняется максимум за две недели, в данном же случае, к сожалению, вынуждены предположить, что совершено преступление.

Мартин Бек сложил письмо, взял его за уголок и опустил в один из ящиков.

– Что они пишут?

– Ах эти, из Тулузы? Испанская полиция нашла ее на прошлой неделе на Мальорке.

– И для этого им нужны такие печати и длинные письма?

– Да, – сказал Мартин Бек.

– Кроме того, твоя девушка наверняка шведка. Как мы с самого начала и думали. И все-таки странно…

– То, что никого не волнует ее исчезновение, откуда бы она ни была. Иногда я о ней думаю.

Кольберг постепенно сменил тон.

– Меня это выматывает, – заявил он. – Ужасно выматывает. Сколько раз ты уже узнал, что это не она?

– Если считать эту, двадцать семь раз.

– А будет еще больше.

– Конечно.

– Жаль ее, но ты не должен уделять этому так много времени.

– Да.

«Хорошие советы наверняка легче давать, чем их выполнять», – подумал Мартин Бек. Он встал и подошел к окну.

– Ну а я лучше займусь своим убийцей, – вздохнул Кольберг. – Сидит, ухмыляется и обжирается. Это дело тоже любопытное. Сперва напивается, потом убивает жену и детей обухом, пытается поджечь дом и зарезать себя, а для полноты картины является в полицию, хнычет и жалуется на еду. Сегодня отправлю его к психиатру. И все-таки жизнь прекрасна, – добавил он и захлопнул за собой дверь.

Газон перед управлением полиции округа Кристинеберг начал понемногу желтеть. Небо было серым, ветер гнал по нему клочья дождевых туч. В оконное стекло хлестал ливень, с деревьев уже опали почти все листья. Было двадцать девятое сентября, решительно и неотвратимо наступала осень. Мартин Бек с отвращением посмотрел на недокуренную сигарету и подумал о своих слишком нежных бронхах и ужасном первом насморке холодного полугодия, которое вот-вот начнется.

«Бедняжка, кто же ты?» – сказал он про себя. Он слишком хорошо знал, что надежда убывает с каждым днем. Может быть, им вообще не удастся выяснить, кто она, тем более найти виновного. Только он один может это сделать. У женщины, лежащей на клеенке на ярко освещенном солнцем волноломе, было по крайней мере лицо, а теперь у нее есть только безымянная могила. Убийцу он представлял себе как бы в тумане, без контуров и только ясно видел его руки, которые умеют душить.

Мартин Бек встряхнулся. «Не забывай, что у тебя имеются три самых главных достоинства полицейского. Ты упрям, логичен и очень спокоен. Тебя нельзя вывести из равновесия, а к преступлению, которое ты расследуешь, у тебя отношение только профессиональное, каким бы это преступление ни было. Такие слова, как „отвратительный“, „ужасный“, „дьявольский“, относятся к лексикону газетчиков, ты не должен их употреблять. Убийцы вполне нормальные люди, только еще более несчастные и неуравновешенные».

Ольберга он не видел с того вечера, когда они сидели вдвоем в гостинице, но разговаривал с ним часто – последний раз ровно неделю назад – и еще помнил последнюю фразу: «Отпуск… нет, пока не закончим это дело. Я уже сделал все, что мог, но буду продолжать, даже если мне придется вычерпать все озеро Бурен».

«Ольберг слишком упрямый», – подумал Мартин Бек.

– Черт возьми, – тихо пробормотал он и ударил себя кулаком по лбу.

Он вернулся к столу, сел, повернул кресло на четверть оборота и тупо уставился на лист бумаги в пишущей машинке, пытаясь вспомнить, что же собирался печатать в тот момент, когда явился Кольберг с сообщением из Франции.