Однако эти мысли можно крутить в голове до бесконечности, как дерьмо в стиральной машине. Толку нет, одна грязь. Надо что-то решать. Надо что-то предпринимать. Мне скоро тридцать.

Уже тридцать, чтобы начать задумываться о том, что будет, когда я не смогу больше выходить на сцену. Собственно говоря, я и так выхожу на неё в последние два года через «не могу».

Всего тридцать, чтобы проживать жизнь не так, как я хочу, а так, как теперь. Ставший чужим, холодным и почти ненавистным театр. Сделавшиеся далёкими и отстранёнными коллеги. Поредевший круг знакомств. Похудевшая материальная база, которая грозит в будущем стать ещё эфемернее. Разбивающиеся одна за другой надежды. Уходящие годы. Ни мужа, ни любимого мужчины. Надутый, самовлюблённый индюк рядом.

Я познакомилась с Григорием Гладышевым в Склифе. Он пришёл туда с делегацией чиновников и других деятелей от спорта, чтобы навестить парочку травмированных спортсменов на показуху под прицелом телекамер. В тот непростой для меня период было уже понятно, что я смогу ходить, но совершенно не ясно, насколько восстановлюсь и восстановлюсь ли как профессионал. Я уже говорила, Григорий с самого начала был жутко противен мне физически, да, и морально не фонтан, но я сразу разглядела в этом хитрожопом субъекте некие возможности для себя теперешней.

Легко спровадив ко всем чертям тупоголовую певичку Алиночку, с которой Гришка в то время жил, я воцарилась в его нелепом, безвкусно обставленном доме и в его большом, ожиревшем сердце. В нужные моменты я мило улыбалась, либо роняла редкие, хрустальные слёзы и беспомощно хлопала ресницами.

Знаете, натуральные блондинки с детскими лицами вроде моего очень красиво плачут. Особенно, если перед этим долго тренировались у зеркала. Я и тренировалась, когда была одна, а в присутствии Григория Николаевича прикидывалась нежно искренней и трепетно слабой. Вылитый недостреленный лебедь. Делала вид, что нахожусь в одном шаге от бездны депрессии и алкоголизма, а однажды даже попытку суицида инсценировала. В общем, позволила Гладышеву вдоволь наиграться в спасателя.

Когда этого не простиранного жирдяя из-за его долбоящеровского образа жизни хватанул микроинсульт, я трогательно за ним ухаживала, уговорила отказаться от алкоголя и табака, придерживаться диеты и графика тренировок. Происходящие с его телом и самочувствием благоприятные перемены убедили чучело гороховое в моей бескорыстной любви, но тут я, кажется, переборщила. Он успокоился и решил, что я никуда теперь не денусь.

Однажды, три месяца назад, я подслушивала Гришкин разговор с лучшим другом Митенькой под дверями его кабинета. Можете относиться к этому, как хотите, мне наплевать: я так делала, делаю и буду делать. Когда мне нужна информация, я иду и добываю её, а не заламываю ручонки в печальной безвестности.

– Как у тебя дела с Илонкой? – Спросил Митенька после того, как они обсудили, наконец, все свои рабочие вопросы и окончательно выяснили, кто из их сотрудников относится к сексуальным меньшинствам, а кто нет.

Кстати, я сама перед этим попросила Митеньку узнать, что думает Гладышев по поводу наших с ним отношений, но решила подстраховаться и послушать собственными ушами. Людям свойственно замалчивать скользкие моменты, что-то не так понимать и передавать слова неточно. Так вышло и в тот раз.

– А какие у меня с ней могут быть дела? – В обычной своей дебильно-шутливой манере ответил вопросом на вопрос мой дорогой любовник. – Илонка – она Илонка и есть. Куда она в ж.. денется?

– Ну, куда… – Замялся Митенька, – уведут, например!